Я, конечно, догадываюсь, что слух начал распространяться с моего двора, но если Церковь не против Крещенских купаний, то почему бы и не укоренить традицию?
Одним словом, на Крещение распогодилось и после литургии, проведённой в храме, всё село во главе с отцом Петром крестным ходом прошло до озера. Священник, как и обещал до этого, отслужил молебен, трижды обошёл иордань, каждый раз опуская в неё крест.
Окончив службу, отец Пётр отошёл в сторонку и начал о чём-то шушукаться с дьячком, изредка поглядывая в мою сторону. А я что? А я ничего. Прошёл в один из сараев, разделся там до исподнего и отправился окунаться в прорубь.
Выйдя из воды, несмотря на морозный воздух, я ощутил прилив тепла.
Кожу щипало от холода, но внутри меня разгоралось чувство бодрости, а каждый вдох был полон свежести.
Что интересно, к проруби народ провожал меня молчаливым взглядом, словно Ивана-дурака из сказки «Конёк-горбунок» к трём котлами, мол, выплывет или нет. Стоило мне выйти из иордани, как мужики, на ходу скидывая одежду, ринулись к проруби. Спрашивается: для кого сараи строили?
Да и ладно. Пусть плюхаются. Лишь бы не простыли. А мне завтра в путь-дорогу, пока погода стоит солнечная.
В конце тысяча восемьсот двенадцатого года французы и поляки, под командованием Наполеона, взяли под контроль Москву, но обнаружили, что она опустела и сожжена военным губернатором Фёдором Ростопчиным. «Вторжение двенадцати языков» для Бонапарта закончилось бесславно. Но и от Москвы остались пепелища.
Разрушенные здания, опустошенные улицы и уставшие от страданий жители — все это создавало атмосферу безнадежности. Однако дух москвичей был несломлен.
Восстановление Москвы началось с первых же дней после ухода французских войск. Люди, вернувшиеся в свои разрушенные дома, стали собираться вместе. Горожане объединялись в группы, чтобы очищать улицы от обломков и восстанавливать хоть какую-то привычную жизнь.
Одним из первых шагов стало восстановление общественных зданий. Городские власти, поддерживаемые местными купцами и благотворителями, начали организовывать сбор средств для их восстановления. На улицах появлялись палатки, где собирали пожертвования, а мастера и ремесленники, несмотря на собственные потери, спешили помочь в восстановлении. Каждый вклад был важен — от простого гвоздя до больших сумм денег.
Прошло несколько месяцев, и Москва постепенно начала оживать. На месте сгоревших домов начали возводить новые здания, которые отличались современными архитектурными решениями и заранее разделялись каменными стенами, чтобы не допустить в будущем масштабных пожаров. Важным шагом в восстановлении стало открытие новых школ и больниц. Образование и здоровье стали приоритетами для москвичей. Не вдруг, но на месте старых учебных заведений появились новые школы, где дети могли учиться. Больницы также были реконструированы, и уже принимали первых пациентов.
К концу тысяча восемьсот шестнадцатого года Москва уже не только восстановилась, но и преобразилась. Город стал символом стойкости и единства.
Москва доказала, что даже после самых тяжелых испытаний можно возродиться и стать еще сильнее и краше. Город вновь зажил полной жизнью, а его жители навсегда запомнили уроки прошлого: единство и взаимопомощь способны творить чудеса.
О своём прилёте я предупредил Петра Абрамовича загодя. С высоты в полтысячи метров мне с ним удалось связаться уже над Волоколамском, который мой тульпа, Виктор Иванович, уверенно опознал по характерному облику Воскресенского собора.
Дальше я просто летел над трактом, ведущем в Москву, взяв от него чуть в сторону, чтобы видеть дорогу через боковое стекло кабины.
Ну, а как иначе? Навигационные приборы нынче отсутствуют, как класс. Карты есть, и вроде не самые плохие, но что-то я сильно сомневаюсь, что масштаб в них досконально соблюдён.
Так что лечу себе над трактом тихо — мирно, вижу как возницы на обозах головы вверх задирают и крестятся. Правда, чего крестятся не пойму — у меня же не немецкие кресты на крыльях самолёта намалëваны, а наш российский бейсик. Но мой Катран особого шума не издаёт в полёте, оттого и лошадей не пугает. Скорее, я сам больше боюсь, когда его нет-нет, да и тряханëт — всë-таки малая авиация она и есть малая — болтанка ощущается. Надо бы ремни безопасности приделать к креслу, а то ненароком выпаду из самолёта при отрицательной перегрузке.