— О! — оживился Злоторёв. — У сервиза удивительное свойство — если налить в чашку горячий чай, узор на дне начинает светиться! Правда, только если чай с молоком. И только при полнолунии. А ещё если его потереть в новогоднюю ночь, то это принесёт…
— Идиот, — простонал князь Осокин.
— А серьги, — тихо продолжил Злотарёв, — если их надеть в полдень и произнести особое заклинание, начинают петь. Правда, только детские колыбельные. На древнегреческом.
— Потрясающе, — выдохнул князь. — А кольцо что умеет?
— Защищает от комаров! — гордо выпалил Крамской. — Нужно просто носить его на мизинце правой ноги.
— А цепочка? — Осокин уже начал получать какое-то болезненное удовольствие от абсурдности ситуации.
— Если её намочить в росе, собранной на рассвете в день летнего солнцестояния, — Крамской понизил голос до шёпота, — она показывает дорогу к ближайшему трактиру!
— Ну а наручник? — князь повернулся к Комарову. — Дайте угадаю — если его потереть, появляется джинн?
— Нет, что вы! — замахал руками Комаров. — Он просто… ну… отпугивает кошек. И то не всех. Только рыжих. По четвергам.
— А нож?
— Режет сыр, не оставляя крошек! — с гордостью выпалил Комаров. — Правда, только козий. И только если его выдержали не меньше года.
Осокин помассировал виски.
— И как, по-вашему, Орлов собирался использовать эти артефакты?
Троица переглянулась.
— Может, он любит сыр? — неуверенно предположил Комаров.
— И боится рыжих кошек, — добавил Крамской.
— А по ночам пьёт чай с молоком под греческие колыбельные, — закончил Злоторёв, почему-то шёпотом.
— И часто ходит в трактиры! — воодушевился Крамской. — Знаете, ваша светлость, если собрать все эти артефакты вместе…
— Ничего, — процедил князь сквозь зубы и стал яростно тереть виски, — Ничего…
Он ещё раз окинул взглядом «сокровища». Сервиз с капустой вместо роз. Позеленевшее кольцо. Одинокий наручник.
— С вами я потом разберусь, — бросил он вассалам. — А пока… пока можете забрать свои… приобретения.
— Но ваша светлость. — подал голос Комаров. — Мы думали оставить их вам…
— Вон! — взревел князь.
Троица выскочила из зала, придерживая свои «сокровища». Только Злоторёв, уже у самого выхода, обернулся и негромко произнес:
— А сервиз всё-таки исторический. Точно вам говорю…
Звон разбитого фарфора был ему ответом. Похоже, сервиз стал ещё более историческим.
Осокин остался один. Прислонился к стене и закрыл глаза. Перед мысленным взором проплывали возможные события аукциона. Самодовольная ухмылка Орлова, когда тот поднимал ставки. Явное удовольствие, с которым этот щенок играл с его людьми.
Где-то в глубине души шевельнулось уважение к противнику. Но князь тут же задавил это чувство. Нет уж. Орлов ответит. За всё ответит. За каждую копейку. За каждый предмет этой… этой… коллекции.
«Интересно, — подумал он вдруг, — а серьги-то хоть настоящие были? Или тоже от люстры отковыряли?».
От этой мысли его передёрнуло. Нет, лучше не думать. Совсем не думать о трёхстах тысячах…
Может, хоть наручник действительно исторический?
Глава 12
Признаться, о том, чтобы забрать маму из рода Уваровых-Орловых я думал давно. С тех пор, как задумал отделение от семейства Кирилла.
Познав доселе неизвестную, а, вернее, давно забытую материнскую любовь. Ощутив то чувство, когда знаешь, что тебя любят просто так, без всяких условий, и продолжат любить чтобы ты не сделал. Я решил сохранить его на как можно долгое время. В идеале навсегда.
Со временем к этому желанию добавилась ответная любовь. Сыновья. Я видел, как мама страдает от слов и действий «папаши». Что он относится к ней, как к трофею, а она и возразить не смеет (долбаные аристократские заморочки).
Самое поганое, что он так и старших братьев воспитывал. Они полностью пошли в «папаню». Смотрели ему в рот, а мама для них была мебелью, не стоящей внимания.
Наверное, из-за этого так и вышло, что вся прорва заботы и нежности досталась мне. Потому, что остальные от неё отказались.
Мне и младшей сестре. Но с Алёнкой отдельная история. Она с детства была себе на уме. Умудрялась угождать в роду и нашим, и вашим. Потому к ней я относился скептически.
В детстве было не понять, за кого она, а как ей перевалило за четырнадцать, так тем более.
— Кирилл, что ты такое говоришь? — брови мамы удивлённо выгнулись дугой. — Как перейти обратно в твой род? Так нельзя.
Она неуверенно прикусила губу, и, отстранившись, заломила руки.
— Так нельзя, — повторила шёпотом.