Постепенно на экране начала возникать картинка: мрачное серое небо, выжженная земля, огневая позиция и танк, приближающийся к ней. Стали видны фигурки его друзей. Они, правда, были неясными, безликими, но он узнавал их. Вот балагур Мишка, ещё живой, застыл в ожидании. Вот молчаливый Фарид повернулся к нему: «Какой приказ будет, командир?» Ах, если бы сейчас он мог попасть туда, может, успел бы выстрелить раньше? А вот на картинке он сам, сержант Фомин, ещё целый и невредимый… Когда же он упустил секунды, замешкался с приказом? Или это Мишка промедлил? Или Фарид не успел?
Что-то шло не так. Алексей видел картинку, слышал рёв танков. Но не было запаха гари, не дрожала земля. И грохот однообразный, неправдоподобный. Фигурки на экране ожили, задвигались. Только перемещались они какими-то рывками, неестественно. Вот сейчас он должен войти туда, в тело Лёшки Фомина, в его мозг, отдать верную команду, успеть…
Но эта плоская картинка не могла быть той реальностью, в которую он должен войти! «Обманули, мерзавцы! Я найду их и задушу… или забью своей палкой, одной рукой обоих!» Он резко поднялся, сжимая кулак, но вдруг в голове разорвался яркий огненный шар, ослепил его, прервал дыхание…
Вялая нелепая картинка исчезла вместе с компьютером и комнатой. Он на самом деле оказался там, в реальности 1942–го, ясно услышал грохот надвигающегося танка и свою хриплую команду: «Бронебойным! Прямой наводкой!».
В нос ударил запах горящей земли, пороха и смерти. Не успев толком ничего понять, Алексей Степанович услышал грохот взорвавшегося рядом снаряда. Почему–то его не задел ни один осколок. Бронебойный, который тащил Мишка, валялся на земле у его ног, а вот самого Мишки не было. Фарид, хоть и без головы, но был здесь, неподалёку, а Мишка просто исчез.
И присыпанный землёй, посеченный осколками, лежал под разрушенной стенкой он сам – раненый, но живой Лёшка Фомин. Попытался встать, упал, потеряв сознание… А девяностолетний старик Алексей Степанович Фомин стоял рядом с последним бронебойным снарядом. И последний фашистский танк, победно рыча, двигался на него.
Алексей не стал рассуждать, отчего всё пошло не так. Почему сначала картинка была плоской и неестественной, а потом он оказался внутри неё, в настоящем бою. Не вошёл в сознание сержанта Лёхи Фомина, а очутился рядом с ним и, хотя находился в своём старом немощном теле, мог действовать.
Отбросив палку, он сделал шаг к снаряду, попытался поднять его одной рукой, но не смог. Тогда он упёрся в него этой рукой и стал толкать к пушке по земле. Грохот танка приближался, и Фомин понимал, что надо спешить. Затвор, к счастью, был открыт, Фарид перед смертью постарался. Он нагнулся и из последних сил, помогая культей левой руки, подбородком, всем телом, загнал снаряд на место.
Пушке тоже досталось, но стрелять она ещё могла. К счастью, наводить почти не пришлось – танк шёл прямо на него, не опасаясь тех, кого он только что убил. Алексей успел выстрелить в последний момент, когда фашисты в танке только начали что–то понимать и попытались то ли свернуть в сторону, то ли открыть огонь. Почему–то он не услышал, как взрывается под башней снаряд, не увидел огня и дыма, в которые превратился «Панцер».
А услышал он обрывки мыслей на чужом языке, который вдруг стал хорошо понимать: «Он же сейчас выстрелит!», «О, майн Готт, откуда тут взялся старик?!», и ещё одну, угасающую: «Я же говорил, пока будет жив хоть один русский солдат, мы не сможем быть уверены ни в чём!».
И увидел он дорогу, по которой уходили к свету его друзья. Они призывно махали ему руками: улыбающийся Мишка, серьёзный и сосредоточенный Фарид, тоненькая девочка-санинструктор Маруся, комбат капитан Омельченко, политрук Белецкий, знакомые и незнакомые бойцы.
Он улыбнулся, помахал в ответ, и легко побежал догонять своих.
29 апреля – 15 мая 2014
Автор приостановил выкладку новых эпизодов