Суп варился на плите, я же села рядом с Миркиным.
— Дорогая, Марта, вы мне еще ничего не рассказали о своем путешествии, — произнес он.
— Яков Миронович, я вам расскажу о том, что было со мной в Москве, но сначала хочу поговорить о другом.
— О статье?
Я с уважением посмотрела на него — как он все верно считывает.
— Да, о статье, — подтвердила я.
— Вас смутил в ней тон?
Опять он попал в точку.
— Яков Миронович, объясните, почему вы написали так резко. Вы же камень на камне не оставили от нашего театра. Эрик, то есть главный режиссер в бешенстве.
— Да, я понимаю, — задумчиво произнес Миркин.
— Если понимаете, тогда почему?
— Не знаю, поймете ли вы меня, Марта?
— Это будет зависеть от качества вашего объяснения.
На лице Миркина снова промелькнула та самая загадочная улыбка.
— Эта последняя статья, которую я написал в жизни.
— Яков Миронович, вы еще напишите десятки статьей, — поспешила я опровергнуть предыдущее утверждение.
— Нет, Марта, я так решил. Да и сил уже не остается. Поэтому это что-то вроде моего прощального манифеста.
Я вдруг поняла, что меня удивило в первое мгновение, когда я увидела Миркина, — он резко постарел, за время моего отсутствия буквально прибавил лет пять. Это не могло быть случайным.
— Яков Миронович, как вы себя чувствуете?
— Давайте, дорогая Марта, тоже отложим разговор о моем самочувствии. Статья важней.
— Хорошо, но потом обязательно поговорим о вашем здоровье. Что со статьей?
— Знаете, я много раз сдерживал себя, писал более мягко, чем хотел. Мне было жалко людей, которых я затрагивал своей критикой.
— Теперь не жалко?
— Теперь у меня не осталось времени. Да и болезнь зашла слишком далеко.
— Вы о своем здоровье? — встревожилась я.
— Я о состоянии театра и искусства вообще.
— И что с ними не так?
— Так уж получилось, что театр, в котором вы работаете, возможно, как никакой другой отражает хронические болезни всего нашего театрального хозяйства. И главный недуг — это абсолютное бесплодие.
— Что вы имеете в виду?
— Разве вам не понятно, мы столько раз обсуждали этот вопрос.
— Да, понятно. Но неужели наш театр хуже остальных? — Вы не поверите, но мне стало вдруг за него обидно. Хотя я уже там практически не работаю, завтра должна подать заявление на увольнение.
— Вы правильно, дорогая Марта, сказали, хуже. Я видел многие театры, часто специально ездил, чтобы посмотреть какой-либо спектакль. Иногда даже на другой конец страны. А вот к вам ехать нет смысла, не вижу, что можно посмотреть. Вот я и решил, напишу то, как думаю, не думая о том, чтобы кто-то обидеть или задеть. Искусство должно всеми силами сопротивляться пустоте, примитивизации, упрощению. Это не значит, что каждый спектакль или фильм должен быть предельно сложным, глубоким. Это невозможно, да и не нужно.
— Что же нужно, Яков Миронович?
— Ставить хоть какие-то задачи и пытаться их решить.
— А в нашем театре задачи не ставят?
— Ставят, только к искусству они не имеют отношение. Вы просто занимаетесь ремесленной работой. Что ставить спектакль, что красить забор — по большому счету разница небольшая, если она вообще есть.
— У Эрика могут быть неприятности, его могут уволить с должности главного режиссера, — сообщила я.
— Я был бы лицемер, если бы сказал, что мне жаль. Это уж точно не потеря для искусства. Для него быть главным режиссером, — это занимать определенное место в административной иерархии общества, не более того. Вы же жили с ним много лет.
— Жила.
— Вы должны знать: у него есть какие-то идеи, какие-то принципы, есть послание, которое он хочет направить миру? И ради чего он готов всем пожертвовать?
— Нет, — не раздумывая, ответила я, — ничего этого нет.
— Что в таком случае он делает на своей должности? Только не говорите, что получает зарплату.
Именно это я и хотела сказать. А так как это сказал Миркин, то я промолчала.
Мы сели обедать. После всех этих разговоров у меня пропал аппетит, но я героически решила съесть все, что себе налила, чтобы не подавать моему сотрапезнику плохой пример. Но я видела, что мое самопожертвование помогало мало, Миркин ел как-то вяло. Было заметно, чтобы проглотить очередную порцию супа, ему приходилось совершать над собой усилие. Это был тревожный признак.
— Марта, вы мне так и не рассказали о том, что делали в Москве? — вдруг раздался голос Миркина.