Артемка хотел сказать, что у него такой характер – не кушать, но промолчал, и отвернулся к окну.
Пепс некоторое время смотрел на него с недоумением, но вдруг испуганно заторопился:
– Пойдем, пойдем ресторан, Артиомка! О, Пепс, какой ти есть глюпий дурак!
На площадке мраморной лестницы Артемка увидел в большом золоченом зеркале всего себя: полинялая рубаха без пояса, босые, в серой пыли, ноги, а на штанах бахрома. Заглянул Артемка в зал, а там хрустальные подвески на люстрах и лакеи в манишках.
– Пепс! – сказал он. – Ну, чего нам тут делать? Пойдем в харчевню.
Но навстречу им уже скользил по паркету официант и с брезгливой почтительностью вытягивал вперед шею.
От консоме Артемка пришел в ярость: ни капусты, ни картошки – одна вода, и эту воду почему-то надо есть ложкой. Но беф-строганов съел с удовольствием. И все-таки, когда Пепс спросил, не хочет ли Артемка еще кушать, он не задумываясь ответил:
– Борща и каши гречневой, во!
Прямо из ресторана они отправились в цирк. Там на четыре часа была назначена генеральная репетиция «Тараса Бульбы», и им не терпелось увидеть в лицах только что прочитанную повесть.
Но то, что они увидели, совсем не было похоже на репетицию: «поляки» и «казаки» сидели вместе на барьере арены и мирно курили, а по арене, ероша волосы, бегал Самарин и исступленно орал:
– Зарезал! Зарезал без ножа, проклятый человек! Ну что, ну что, ну что-о я теперь буду делать?! Ради бога, ради черта, скажите мне, что я теперь буду делать?!
Ему не отвечали. «Поляки» и «казаки» продолжали пускать спокойно дым из носа.
– Почему Самарин злая? – спросил Пепс, подсаживаясь к одному из «поляков».
– Дядя Вася по пьяному делу ногу вывихнул, теперь некому Бульбу играть.
Пепс с минуту подумал, потом решительно перешагнул барьер и остановился перед Самариным.
– Я есть Бульба, – сказал он. Самарин оторопело взглянул, хотел было раскричаться, но только покачал головой.
– Ты есть идиот, – сказал он сочувственно.
– Я есть Бульба, – упрямо повторил Пепс и вынул из кармана книжку. Артиомка читал, я слюшал. Я все понимал. Я хочу делать Бульба.
Тогда Самарин поднял руки вверх, точно собрался прыгнуть на трапецию:
– Нет, это черт знает что! Когда же моему терпению наступит конец? Я спрашиваю вас: где видано, чтобы негр, черный негр играл запорожского казака! Где?!
Потом опустил руки и спокойно, как ни в чем не бывало сказал:
– Начинаем. Картина первая: Остап и Андрий слезают с коней, Бульба удивленно смотрит на их свитки. Пепс, становись здесь! Руки в бока. Вот так. Выше голову! Еще выше! Так.
Репетиция началась.
Когда какой-то «лях» подошел к Артемке и попросил сбегать за папиросами, тот даже головы не повернул.
– Ты что, Шишкин внук, оглох? – удивился «лях». Нет, Артемка не оглох, он просто перестал существовать для всего мира. Он не оглох – наоборот, он весь превратился в зрение и слух. Слушает он только то, что говорит Самарин, и каждый раз страшно боится, что Пепс не сделает так, как тот показывает. Но бояться нечего: Пепс делает все так… да, так, – это видно даже из того, что Самарин уже не кричит, а только поправляет, даже называет Пепса милым другом. Нехорошо только, что Пепс горячится. Самарин то и дело напоминает ему:
– Спокойнее, спокойнее! Ты Бульба, а не факел в бурю.
Кончилась репетиция лишь перед самым началом представления, когда участвовавшим в первом отделении уже надо было идти переодеваться. От волнения и усердия Пепс даже взмок весь, как после долгой борьбы. Когда он уходил с арены, лицо его сияло от счастья.
– Артиомка, ти видел, ти видел? – допытывался он. – Хорошо я делал Бульба?
Он радовался, как ребенок, и все спрашивал, «будет ли объявлено публике, что вместо заболевшего дяди Васи роль Бульбы исполнит Пепс.
– Будет, будет, – успокаивал его администратор и гут же распорядился, чтобы заготовили несколько наклеек на афиши.
Впрочем, наклейки так на афиши и не попали. Самарин сказал:
– Не надо. Неудобно перед публикой. Да и черт его знает, как к этому отнесется начальство.
И Артемка видел, как готовые уже наклейки с именем Пепса бросили в ящик.
«Как это – неудобно?» – подумал он.
Но Пепсу Артемка ничего не сказал: тот был в таком восторге! Около него суетились гример, костюмер и парикмахер. Его одевали, под одежду подкладывали подушки, мазали лицо и руки белилами, лепили из замазки нос.
Первое отделение было занято обычным цирковым представлением. Пантомиме отвели второе и третье отделения. Пантомима шла впервые, и в цирк набралось столько народу, что Артемку чуть не задавили на галерке. Сначала в публике недоумевали: как это, мол, так – ходят люди, руками размахивают, а ничего не говорят. Но потом, в следующих картинах, вошли во вкус и стали даже поощрять действующих лиц.