Таким образом все, кто толкует «Гласные» в свете метафизики, психоанализа и сексуальности, попадают впросак. Рембо не обращал никакого внимания на эти бредни, его интересовало лишь одно: расширить словарный запас, найти универсальный язык — одним словом, его увлекала алхимия слова.
В то время как Рембо священнодействовал в Зютическом кружке, Эрнест Делаэ впервые приехал в Париж и решил повидаться с другом детства; он был уверен, что найдет Артюра на улице Николе, в доме Верлена. Делаэ чувствовал себя не в своей тарелке, когда служанка ввела его в большую гостиную второго этажа. Из замешательства его вывело появление хозяина, который протянул ему руку и радушно приветствовал:
— Здравствуйте, дорогой друг!
Делаэ тщетно попытался выдавить из себя тщательно подготовленную и выученйую наизусть фразу: «Прошу прощения за то, что позволил себе, не имея чести быть знакомым с г-ном Верленом, прийти в дом последнего, надеясь узнать что-нибудь о моем друге Артюре Рембо, который… которого…», но Поль прервал его:
— Рембо?.. Отлично!.. Где его носит? Черт!.. Да везде понемногу, я бы даже сказал, что нигде… Я знаю, где его найти сегодня: не пойти ли нам к нему вместе?.. Вы согласны?..
Они вышли из дома, и их первой остановкой было кафе «Дельта». Потягивая горький Кюрасао, Верлен в продолжение беседы расхваливал достоинства «избранного из смертных», то есть Рембо, упрекая его лишь в том, что у него нет подружки: «Она бы вылечила Артюра от его приступов межреберной невралгии».
И хотя это явно было сказано в шутку, Делаэ слушал Верлена с вытаращенными глазами. Но это было только начало.
На втором этаже запряженного лошадьми омнибуса они доехали до гостиницы Этранже на бульваре Сен-Мишель. Тут Верлен воскликнул:
— А вот и логово нашего тигра!
Войдя в большую прокуренную комнату, приспособленную под бар, заставленную столиками и креслами, Верлен обменялся рукопожатиями с несколькими бородатыми мужчинами. Рембо, дремавший на диванчике, потянулся и встал, состроив недовольную мину. Он так повзрослел, что Делаэ едва узнал его. Растрепанный Артюр был одет в мятое серо-бежевое пальто, которое было ему велико, галстук веревкой болтался у него на шее. По его словам, он только что накурился гашиша, но под его действием видел только белые и черные луны, которые сменяли друг друга. Он пожаловался, что у него болят желудок и голова, и Делаэ вывел его на улицу. Рембо показал другу следы от пуль на крышах нескольких домов и колоннах Пантеона и объяснил, что они появились там недавно, во время майских уличных боев. Артюр был все еще под действием гашиша, и когда Делаэ спросил у него, «как в Париже насчет новых идей», тот лениво ответил:
— Ничтожность, хаос, возможно и даже вероятно все, что угодно.
Оставались еще приверженцы Коммуны, полные решимости бороться не на жизнь, а на смерть. В душе он с ними, говорил Рембо.
Делаэ был совершенно ошеломлен тем, насколько Париж изменил его друга.
— Париж, город-светоч… брехня! Сборище жадных грубиянов, город, кишащий идиотами, которым все мозги вышибли в казармах, столица умственно отсталых!
Потом он рассказал о кружке, о «чудаках», с которыми он общается, о Кабанере, одном из своих лучших друзей.
Делаэ рассказывает, что, прогуливаясь по бульвару Сен-Мишель, они остановились перед «мычащим» «Быком в масле», где была вывешена афиша с патриотической песней: «Кирасиры Рейшоффена».
Война… жаркое лето семидесятого года… вручение премий… безумные мечты… «Современный Парнас»… Как быстро летело время!
Зютический кружок оказался недолговечен: его распустили, по-видимому, из-за опасений его членов вызвать в один прекрасный день интерес у налоговой полиции. Впрочем, если бы кружок сохранился, Рембо, скорее всего, прогнали бы: его розыгрыши и насмешки над Кабанером не могли продолжаться бесконечно16.
Итак, ему надо было искать новое жилье. В который раз верные друзья — Андре Жиль, Шарль Кро, Банвиль, Мишель де Лэй — собрались вместе и решили снять для Артюра меблированную комнату, где бы его никто не трогал. Итак, в период с 15 по 20 ноября Рембо переселился в мансарду под крышей болыпого. особняка на углу бульвара Ан-фер (ныне Распай) и улицы Кампань-Премьер, прямо напротив кладбища Монпарнас. На первом этаже дома располагался магазинчик «Вина и выпечка», принадлежащий некоему Трепье. Покупателями были в основном кучеры омнибусов — омнибусный парк находился как раз по соседству17.
Мансарда была «наполнена грязным дневным светом, повсюду была паутина», потолок — он же крыша дома — имел форму «противного конуса» (Верлен); комнатка освещалась через окошко в этой самой крыше.
Вот что рассказал один из старых ремесленников этого квартала журналистке Мишель Ле Руайе: «Именно здесь я видел Рембо и Верлена. Артюр был еще совсем молоденьким, а в Поле было что-то чистое и демоническое. Они подолгу могли сидеть и пить, не говоря ни слова, а потом уходили рука об руку по улице Кампань-Премьер»18.
Им толком уже не о чем было говорить. Рембо был готов прямо сейчас заняться его освобождением, а удрученный Верлен ограничивался общими словами: да, конечно, он по-прежнему думает о великом начале новой жизни, он освободится от пут, но надо быть благоразумным и еще немного подождать. В то время, в конце ноября, он был между молотом и наковальней: с одной стороны, он был полон решимости не бросать Рембо, а с другой — вынужден был выслушивать насмешки и жалобы Матильды, которая с особой язвительностью— несмотря на все ее попытки оправдаться в «Воспоминаниях» — обвиняла мужа в постыдных чувствах к юному другу. Он лишь пожимал плечами, если был трезв, и бил ее, если был пьян; последнее случалось чаще. Почти каждый вечер в их доме происходили скандалы с побоями — и можно подозревать, что виноват в этом был Рембо. В своей сатанинской жестокости ему ничего не стоило нарочно побуждать Верлена шататься по кабакам, пить с ним до поздней ночи и отпускать его только тогда, когда он был уже совершенно пьян; ведь Артюр знал, что в таком состоянии Поль становится мрачным и опасным.
Тогда Матильда решила предпринять смелый контрудар, который открыл бы ее мужу глаза; если он не внял ее упрекам, то, может быть, молва заставит его образумиться.
В среду, 15 ноября, Верлен и Рембо присутствовали на премьере одноактной пасторали Альбера Глатиньи «Лес» в театре Одеон. Матильда сообщает, что ее муж был одет в мятый пиджак, заляпанные грязью ботинки, а на шее у него красовался один из тех ужасных шейных платков, которые ему так нравились. Что касается Рембо, он был «чудовищно грязен». Она обратилась к журналисту Эдмону Лепеллетье, лицейскому другу Верлена, поделилась с ним своими опасениями и попросила его проучить мужа, поведение которого было совершенно необъяснимым. Она хотела, чтобы Эдмон сделал это во имя дружбы, связывавшей его с Полем.
На следующий день, 16 ноября, за подписью Гастона Валантена (псевдоним Лепеллетье) в газете «Пёпль суверен» появились следующие строки: «Парнас был в полном сборе, все прохаживались и беседовали в фойе под бдительным оком издателя Альфонса Лемерра. То тут, то там можно было заметить светловолосого Катулла Мендеса под руку с Альбером Мера. То тут, то там болтали Леон Валад, Дьеркс и Анри Уссей. Сатурнический поэт Поль Верлен прогуливался под руку с очаровательной мадемуазель Рембо».
Этот язвительный намек, должно быть, вызвал появление на многих лицах понимающих улыбок. На следующий день Эдмон, как настоящий друг, решил, что обязан принести Верлену извинения за эту «милую шутку», но в доме на улице Николе Поля не было. Господин Моте и Шарль де Сиври одобрили поведение Эдмона, когда тот рассказал им, как Верлен и Рембо обнимали друг друга за шею.
Несколькими днями раньше, 14 ноября, Верлен присутствовал на премьере пьесы Франсуа Коппе «Покинутая» в театре Жимназ. Он вернулся пьяным около трех часов ночи, растормошил спавшую жену, сопровождая свои действия выкриками: «Вот оно что, «Покинутая»! Этот успех Коппе просто отвратителен!» За этим последовала трагикомическая сцена: Верлен вздумал взломать шкаф, в котором его тесть хранил охотничьи принадлежности, и Матильде удалось охладить его пыл, только пригрозив ему раскаленными докрасна каминными щипцами. На следующий день она пригласила к себе одну из своих подруг, журналистку, и 18 ноября в «XIX веке» в рубрике «Происшествия» появилась заметка, начинающаяся следующими словами: «Они милы, эти поэтики из «Современного Парнаса». В заметке говорилось о том, что успех пьесы Коппе так разозлил одного из парнасцев, что тот попытался убить свою жену и новорожденного сына. «Если г-н Коппе и впредь будет пользоваться успехом, — говорилось в заключение, — нельзя поручиться за жизнь этих двух созданий».