Мы не будем рассказывать здесь об обстоятельствах, воскресивших Рембо-поэта, о том, как были обнаружены его стихи и произведения, считавшиеся утерянными. Мы сделаем исключение лишь для первого знака этого воскресения— публикации в Лондоне, в январе 1878 года, в «Журнале джентльмена» «Завороженных» (под названием «Маленькие бедняки»), подписанного почему-то «Альфред Рембо». Неизвестно, кто предоставил этот текст в журнал. Возможно, Верлен передал его когда-то Камилю Барреру, работавшему в этом журнале. Не будем копать глубже, но запомним это знамение, этот первый распустившийся цветок…
Весной 1878 года его следы теряются; возможно, он ездил в Гамбург — по словам Ж. М. Карре, или в Швейцарию — по словам Изабель. Честнее будет сказать, что ничего не известно. Единственное свидетельство — и то очень недостоверное — это строчка из письма Делаэ к Верлену от 28 сентября 1878 года:
«Ремба видели в Париже, это совершенно точно. Один мой друг видел его в Латинском квартале на Пасху»21.
По поводу этих сведений высказывалась гипотеза, что ему захотелось посетить Всемирную выставку, проходившую в этот год в Париже и торжественно открывшуюся 1 мая. Такое вполне можно допустить22.
Делаэ ничего не знал об этом. В конце июля 1878 года он не мог сказать о Рембо вообще ничего. Верлену, который отработал свой первый год в Ретеле, он сообщает: «Наш вертопрах пропал — как в воду канул. О нем — абсолютно ничего»23.
В это время Рембо находился в Роше. Его мать решила переехать туда, когда от нее ушел последний арендатор — его попытки вести хозяйство на ферме окончились полным провалом; кроме того, вернулся Фредерик, отслужив свой срок по контракту. На этот раз Артюр сам вызвался помогать собирать урожай.
Как заявил первым биографам Рембо Луи Пьеркен, «именно в августе 1878 года мы его видели в последний раз. Насколько мы помним тогдашний наш разговор, всю вторую половину дня Рембо насмехался над нашими ужимками начинающих библиофилов».
Позже Пьеркен датировал эту встречу 1879 годом (наверное, по ошибке): «Однажды летом 1879 года Эрнест Мило пригласил меня отправиться вечерком в маленькое кафе на Герцогской площади, ставшее потом обычным местом наших встреч с Верленом, когда он возвращался в Арденны. «Рембо, — сказал мне Мило, — только что купил костюм, попросив портного отправить счет его матери. Это значит, что он уезжает». Он делал так перед каждым путешествием, не ставя никого в известность. Рембо появился в восемь. Он был довольно молчалив, но, когда Мило поздравлял меня с приобретением нескольких книг, вышедших в издательстве Лемерра, вдруг обрел дар речи и резко сказал мне: «Покупать книжки, да еще такие, совершеннейший идиотизм. У тебя на плечах есть штука, которая заменит тебе все книги на свете. А эта бумага, стоящая на полках, годится лишь на то, чтобы прикрывать плесень на стенах!» Всю остальную часть вечера он был безудержно весел какой-то бьющей через край веселостью и в одиннадцать вечера покинул нас навсегда».
Делаэ потерял след своего друга. В это время (конец лета 1878 года) он послал Верлену пять «коппеек» собственного сочинения и пригласил его приехать в Шарлевиль, не обмолвившись о Рембо ни словом. В октябре он уехал преподавать в Кенуа (департамент Нор).
Что же до Рембо, которого неотступно преследовали мечты о солнце, он уехал 20 октября 1878 года. Эту дату он называет сам в письме, посланном в декабре из Александрии — в нем он просит мать засвидетельствовать, что работал у нее на ферме.
О его путешествии до Генуи мы имеем документ из первых рук, длинное письмо, отправленное им домой в воскресенье 17 ноября 1878 года — в день кончины его отца в Дижоне, о которой он узнал много позже24. Вот его начало:
— Что же до поездки сюда, ее иногда осложняли холод и неподходящее время года. По пути из Арденн в Швецию мне хотелось пересесть в Ремиремонте на проходящий немецкий транспорт до Вессерлинга. Для этого мне пришлось проехать через Вогезы, сначала в дилижансе, после пешком, так как ни один дилижанс не мог преодолеть полуметровые снежные завалы, к тому же сообщали о буре. Но, как и предполагалось, настоящим подвигом оказался перевал Сен-Готард, в это время непроходимый.
Следует невероятно выразительный отрывок о переходе через знаменитый горный массив, об Альтдорфе, о пропастях под Чертовым мостом, о подъеме к Госпенталю:
Нет больше ни дороги, ни пропастей, ни ущелья, ни неба: ничего, кроме белизны, о которой можно думать, к которой можно прикасаться, которую можно видеть или не видеть, потому что нельзя оторвать глаз от белого просвета, который, вероятно, середина тропинки. Невозможно поднять нос — дует резкий северный ветер; ресницы и усы в сосульках, уши раздирает, горло саднит. Без тени от самого себя и телеграфных столбов, что идут вдоль дороги, заблудиться было так же легко, как дураку на ярмарке.
(…) Но дорога теряется. С какой же стороны столбы? (Они идут только с одной стороны дороги.) Чуть сойдешь с тропы — проваливаешься по пояс, почти по плечи… Бледная тень за траншеей: это приют Готард, чинное и гостеприимное заведение, уродливая постройка из дерева и камня, колоколенка. После звонка нас встречает косоглазый молодой человек, мы поднимаемся в низкую и неопрятную комнату, где нас угощают хлебом, сыром, супом и рюмочкой спиртного. Нам показывают больших красивых собак с желтоватой шерстью, прославившихся на весь мир. Вскоре являются и едва живые опоздавшие с окрестных гор. Вечером нас около тридцати, после ужина мы укладываемся на жестких матрасах под покрывалами не по размеру. Ночью слышно, как гости с молитвами признаются в своем желании обокрасть тех самых чиновников, что содержат это прибежище.
Через два дня после прибытия в Геную он нашел корабль, шедший в Александрию, но добрался до нее только через месяц. Здесь Артюру улыбнулась удача: ему предложили временную работу — он заменил французского инженера, проводившего какие-то работы недалеко от города. При этом у него был широкий выбор постоянных вакансий на будущее: в крупном земледельческом хозяйстве, на франко-египетской таможне или переводчиком при группе рабочих на каком-то заводе на Кипре. В конце концов, приняв последнее предложение, он подписал контракт с французской фирмой «Эрнест Жан и Тиаль Младший», расположенной в Ларнаке, главном порту острова, и приступил к исполнению обязанностей 16 декабря. Точность этой даты несомненна, так как 15 февраля Рембо написал своим: «Завтра, 16 февраля, будет ровно два месяца, как я здесь работаю».
Здесь необходимо сделать отступление. Эмиль Дешан, агент Морской почтовой компании, утверждал, что в конце 1879 года какой-то Рембо находился в Адене, откуда собирался отправиться с небольшой командой к мысу Гвардафуй (северо-восточная оконечность Сомали), чтобы ограбить судно, потерпевшее там крушение. Разумеется, это не может быть наш Рембо — времени с конца ноября до 16 декабря не могло хватить на путешествие в 800 километров туда и обратно. Объяснение мы найдем в постскриптуме к письму, отправленному Рембо (настоящим) домой 22 сентября 1880 года: «Правильно пишите мой адрес, потому что здесь, в Адене, есть еще один Рембо, агент Морской почтовой компании»25.
Вот наш Рембо надсмотрщик при группе рабочих в каменоломне близ моря, в двадцати четырех километрах от Ларнаки. Г-н Роже Милье, атташе по культуре при посольстве Франции в Никозии, разыскал это место, так называемый «Потамос», недалеко от деревни Ксилофагу26. Артюр отвечал за 60 человек, киприотов, греков, турок и арабов. Он намечал работу на день, распоряжался инструментом, писал отчеты в дирекцию, вел учет еды и всех прочих расходов, рассчитывался с рабочими. Его обязанности — скорее обязанности бригадира, а не надсмотрщика, так как он следил не только за выемкой камня, но и за его погрузкой на баржи. Однако положение его было не столь уж прочным: он мог потерять место, так как Кипр вот-вот должен был отойти англичанам. К тому же стояла невыносимая жара (все европейцы болели и некоторые умирали), блох же было видимо-невидимо. К этому добавлялись трудности с рабочими, среди которых были очень ленивые и вспыльчивые. Письмо без даты, где Рембо жаловался, что не получил высланных кинжала и палатки, несомненно, относится к этому времени, так как 24 апреля 1879 года он сообщил родным, что поссорился с рабочими и вынужден просить их прислать оружие.