Резкий и внезапный отказ семьи помогать ему поверг его в самое мрачное отчаяние.
28 января 1883 года он дал пощечину кладовщику по имени Али Шеммак за то, что тот якобы слишком дерзко ответил на его вопрос. Присутствовавшие при этом арабы, грузчики и носильщики бросились к нему и схватили за руки, позволив тем самым Али Шеммаку ударить своего обидчика по лицу и разорвать на нем одежду. Вот это скандал и, главное, какое оскорбление! Позже Али заявил на него в муниципальную полицию, пожаловавшись на нанесенные побои и раны; в его пользу также выступили лжесвидетели, утверждавшие, будто видели, как Рембо доставал кинжал.
Артюр лично уведомил о случившемся французское консульство в Адене, рассчитывая получить от него помощь в суде. Дело могло принять дурной оборот, ему грозил серьезный приговор, а возможно, и депортация.
Выпутаться из этой передряги ему помог Альфред Барде, который выступил в качестве поручителя Рембо. Правда, «из солидарности» ему пришлось уволить Али Шеммака, что он сделал не без некоторого сожаления, поскольку тот был одним из старейших кладовщиков фирмы2.
По всей видимости, этот инцидент ускорил отъезд Рембо.
После резкого поступка матери его отношения с семьей снова наладились: он получил несколько ящиков с книгами, а также фотоаппарат, заказанный в Лионе. Более того, Артюра, возможно, посетит Изабель! Его двадцатидвухлетняя сестренка мечтала увидеть Африку…
«Забудь об этой глупости, — пишет ей Артюр 15 января 1883 года, — тебе ни к чему приезжать в эту страну. Какой интерес смотреть, как в самом настоящем жерле вулкана, на земле, лишенной всякой растительности, живут люди! Сейчас здесь всего лишь 30 в тени, и лично мне нравится такая погода».
«Самое важное и самое необходимое для меня, — признается Рембо в письме от 16 ноября 1882 года, — это быть независимым, неважно где».
Вскоре судьба преподнесла ему щедрый подарок. 20 марта 1883 года с ним был подписан новый контракт сроком до конца 1885 года, его жалованье теперь составляло 160 рупий в месяц плюс обещанное участие в прибыли агентства (около 5000 франков в год), а также оплата жилья и питания.
22 марта 1883 года Рембо выехал в Харар; на сей раз он задумал долгосрочную программу действий. «Мне бы хотелось быстро, за четыре-пять лет, заработать тысяч пятьдесят франков, тогда я мог бы жениться», — сообщает он матери за три дня до отъезда.
За последние год и четыре месяца ситуация в Хараре значительно ухудшилась. Восстание под предводительством мусульманского фанатика Мохаммеда Ахмета, прозванного Махди (то есть «мессия»), охватило в 1881 году египетскую часть Судана и теперь грозило перекинуться на Абиссинию. Эти события вызвали ослабление центральной власти; местные племена постоянно бунтовали, резко возросла их ненависть к иностранцам — такая обстановка совсем не благоприятствовала путешествиям и исследованиям. К тому же картину омрачали политические разногласия и международные осложнения. На территорию провинции Харар одновременно претендовали король Шоа Менелик и король Тигре Йоханнес IV, который теоретически считался императором Эфиопии, сюзереном — и одновременно соперником — Менелика. Обосновавшиеся на границах империи англичане поддерживали Йоханнеса и равнодушно наблюдали за местными волнениями, грабежами и беспорядками; вскоре внутренние районы страны превратились в настоящее пекло.
И в этой неспокойной обстановке Рембо, подобно ребенку, которому подарили новую игрушку, увлеченно занимается фотографией!
Здесь все хотят, чтобы их сфотографировали, — писал он в мае 1883 года, — некоторые даже готовы заплатить за фотографию (…) Посылаю вам две [Рембо ошибается— в действительности он посылает три. — П.П.] мои фотографии, которые я сам сделал (…) На одной я стою на террасе дома, на другой — в саду у кафе, на третьей — я изображен в банановой роще, стою, скрестив руки. Снимки несколько поблекли из-за воды, которой приходится пользоваться для промывания. Однако надеюсь, что в дальнейшем у меня будут получаться более качественные работы. Эти же я высылаю вам лишь для того, чтобы напомнить о себе; заодно вы сможете составить себе представление о местном пейзаже.
Три вышеупомянутых автопортрета были впоследствии опубликованы3. Первое, что бросается в глаза и что, должно быть, поразило его мать и сестру — лицо Артюра выражает глубокую печаль и покорность судьбе. Поль Клодель с большим волнением отзывался о втором из представленных портретов, на котором, по его словам, изображен «человек, совершенно черный от загара, с непокрытой головой и босыми ногами, в одежде каторжанина; а ведь еще недавно она выглядела так, что ей можно было восхищаться». Огюстен Бернар, один из знакомых Рембо в Хараре, пожалуй, был прав, утверждая, что Артюр напоминал скорее нищего армянина или грека, чем француза4.
На многочисленных снимках, сделанных тем самым фотоаппаратом из Лиона (большинство из которых хранится в музее Рембо в Шарлевиле — Мезьере), можно увидеть также здание филиала фирмы Барде в Хараре, абиссинскую хижину, весовую, местный рынок, сцену охоты на слона (где сам слон, впрочем, отсутствует) и несколько портретов, в частности, служащего фирмы грека Константина Сотироса, красавца-здоровяка, и начальника генерального штаба в Хараре Ахмеда Уадди Бея…
Окрыленный успехом, Рембо отправил несколько фотографий в Аден Пьеру Барде, который в свою очередь переслал их своему брату Альфреду, проходившему тогда курс лечения в Виши. 24 июля оттуда пришел ответ:
Дорогой господин Рембо!
Я получил от брата фотографии, которые вы ему любезно передали для меня.
(…) Некоторые из снимков оказались несколько блеклыми, однако прогресс налицо, поскольку немало таких, которые можно было бы назвать превосходными.
Я хотел бы отблагодарить вас за внимание, но, зная ваш непредсказуемый характер, не могу решить, какие именно слова доставили бы вам удовольствие.
Увы, даже фотография не помогла Артюру избавиться от глубокой и неизлечимой тоски:
Изабель не следует отказываться от возможности выйти замуж, если какой-нибудь серьезный, с положением в обществе мужчина, с хорошей перспективой на будущее, будет просить ее руки. Жизнь есть жизнь, а одиночество — весьма скверная штука в нашем мире. Что до меня, то я, как представитель торговой фирмы в этой далекой стране, обречен отныне на вечные странствия, и с каждым днем мне все меньше нравятся европейский климат, европейский образ жизни и даже европейские языки. Увы! к чему все эти тяготы, все эти скитания среди чужих народов, их наречия, которые выучиваешь сам того не желая, эти страдания, описать которые не под силу человеческому языку, если когда-нибудь потом, после долгих лет, мне не суждено обрести покой в каком-нибудь приятном месте, создать семью и посвятить остаток жизни воспитанию сына, которому я дал бы самое лучшее образование и который, возможно, стал бы знаменитым инженером, ученым, уважаемым человеком?! Но кто знает, сколько мне еще осталось жить в этой пустыне? Возможно, мне суждено погибнуть в этой стране, так что ни одна живая душа не будет знать об этом — ищи меня потом на этих бесчисленных разноплеменных кладбищах!
Как мы видим, досада в его душе сменилась печалью, покорностью судьбе и мечтами о далеком счастье, которого ему никогда не испытать. К этому же времени относится увлечение Рембо исламом: так, 7 октября 1883 года он заказал Коран на арабском и французском языках в издательстве «Ашетт». «Подобно мусульманам, — признается Артюр, — я знаю, что то, что происходит, происходит, и все».
Впрочем, его смирение не добавило ему любезности в общении с руководителями фирмы. В письме от 25 августа 1883 года, сообщив о снижении активности на рынке в Хараре, Рембо дает выход своему гневу: