Хорошее настроение обычно проявлялось в иронических насмешках. «Можно добавить, — пишет. Альфред Барде П. Берришону, — что своим острым языком он нажил себе много врагов. Он всегда старался казаться злым и язвительным. Но это была лишь маска, под которой скрывалась его истинная душа. Его шутки задевали, но сам он не делал никому зла. Возможно, впрочем, что ему мстили за них, и вот тогда он уже отвечал по-настоящему — некоторые путешественники, появлявшиеся в те времена в Хараре и Шоа, до сих пор хранят исключительно неприятные воспоминания о его насмешках» (7 июля 1897 года).
Артюр был желанным гостем и веселил своим остроумием одних в ущерб другим. «Вы нас очень позабавили Вашими рассказами о Бидо, — пишет ему Илг 16 июня 1889 года, — и жаль, что я не могу написать с Вашей помощью его портрет. Он несомненно мог бы иметь успех».
Арман Савуре рассказывал о его «уморительных» посланиях: «Люди собирались вместе и развлекались чтением его писем. Но сам он почти не смеялся. Я редко видел его веселым. При этом он обладал удивительным талантом рассказывать веселые истории и анекдоты столь забавно, что невольно возникал вопрос, где он находит такие смешные слова»6.
Исследователь Луиджи Робекки-Брикетти опубликовал в 1896 году свое произведение («Nell’Harrar»), в котором шутливо пишет, что Рембо оставил перо во Франции и затем «попал как кур в ощип» в Африке (лишившись тем самым всего «оперения»), но тем не менее не утратил воображения и «истинно французского остроумия».
В нем осталось какое-то ребячество. Увольняя бедуина, он насмешливо смотрел на него или показывал язык ему вслед7.
Можно привести еще много высказываний Луиджи Робекки-Брикетти на его счет. Ограничимся следующим отрывком из письма другу (31 декабря 1888 года):
«Мы встретили Рождество в очень милой и веселой компании. Ко мне пришли инженер Илг, приехавший накануне, отец Иоаким из миссии и г-да Рембо и Бидо, последний — фотограф, а первый — опытный коммерсант, а кроме того, путешественник и выдающийся писатель; также двое итальянцев: некий Роза, представитель фирмы Биененфельд в Адене, и Ферранди, симпатичный и необычный человек, который занимается здесь мелким бизнесом»8.
Подобные празднества, видимо, происходили также в 1889 году на Пасху, так как Рембо пишет Уго Ферранди 30 апреля: «Здесь все по-старому: оргии пасхальной недели закончились».
Но когда настроение Рембо ухудшалось, он, по воспоминаниям Альфреда Барде (письмо от 9 декабря 1897 года), становился раздражительным, был постоянно всем недоволен, жаловался на судьбу, говорил, что все окружающие гнусны и омерзительны.
Тот же Барде ответил отказом на просьбу Берришона написать предисловие к «Африканским письмам» Рембо, мотивируя это следующим образом: «Я не хочу, чтобы Рембо снился мне в кошмарных снах. Он и при жизни был достаточно надоедлив (зачеркнуто: гадок)» (в письме от 9 декабря).
Арман Савуре, знавший Артюра довольно хорошо, 10 декабря 1889 года написал ему: «У меня есть недостаток, который является полной противоположностью Вашему. Вы уверены, что все люди мерзавцы, а я столь же безоговорочно почитаю всех порядочными». В этом «отвращении ко всему и вся» и «озлобленности на каждую мелочь» упрекал его и Верлен (письмо от 12 декабря 1875 года).
Можно привести великое множество примеров его неуживчивости.
Однажды он согласился принять участие в охоте вместе с несколькими европейцами, но вечером на стоянке его не оказалось; никого не предупредив, он вернулся домой один (сообщение Г. Л. Гиньони, агента Савуре, в пересказе Пьера Рипера9).
В другой раз, когда у него остановился Жюль Борелли, Рембо хотел заставить того подмести в доме, так как его мулы были уже навьючены и он уезжал в отпуск. Борелли не захотел исполнить приказание, которое вовсе не было шуткой, и обратился к хозяину «неподобающе», за что позднее извинялся в письме от 26 июля 1888 года.
Но самый большой шум наделала история с отравленными собаками.
Собаки бегали тут и там, метили территорию и портили таким образом шкуры, которые Рембо раскладывал для просушки. Поэтому Артюр их травил и очень преуспел в этом деле. Говорят также, что от яда погибли несколько баранов, а заодно и те, кто их потом съел, «гиены и греки» (Г. Л. Гиньони).
Конечно, это преувеличение. Однако, кажется, он даже попал в тюрьму.
Над историей много смеялись, а так как подобные сплетни горячо обсуждались от Харара до Шоа, то вскоре о них стали говорить и с самим героем:
«Мы поговорим об этом с Вами при встрече, — пишет Бремон Артюру 10 февраля 1889 года, — и посмотрим, можно ли что-то предпринять вместе, но при условии, что Вы прекратите травить собак в Хараре, а следовательно, гиен, баранов и греков. Последним, впрочем, Вы, а следовательно и я, уже довольно отомстили (так что дерите с них три шкуры с чистой совестью)».
Савуре в письме от 11 апреля 1889 года более резок:
«Что это за история с ядом? Кажется, Вас теперь называют Рембо Собачья погибель».
Здесь нужно отметить, что тот жестокий образ Рембо, который, быть может, сложился у нас по прочтении этих строк — в известной мере иллюзия. В его поведении проявлялась вовсе не злоба или жестокость, а скорее живость характера. На самом деле он любил делать добро тем, кто его окружал; об этом нужно сказать потому, что это действительно было так. Однако следует также избегать и другой крайности и видеть в нем ангела или святого.
Альфред Барде писал П. Берришону: «Он умел проявлять сострадание и всегда был готов помочь, особенно эмигрантам из Франции. Они приехали сюда в поисках приключений и в надежде быстро нажить состояние, но не нашли ничего, пережили горькие несчастья и разорились и желали лишь поскорее вернуться на родину; и вот для таких его сердце было всегда открыто. Сострадание, очень сдержанное, но вместе с тем не знающее границ — пожалуй, единственное из проявлений его чувств, не сопровождавшееся ухмылкой или безумными криками» (10 июля 1897 года).
Он был просто добр и человечен и понимал, что людям нужна помощь.
Я чувствую уважение к себе в этой стране, и в Хараре, и везде. Меня уважают за мое отношение к людям, — пишет он своей семье 25 февраля 1890 года. — Я никогда никому не делал плохого. Напротив, мне всегда доставляет удовольствие сделать что-то хорошее, если у меня есть такая возможность. Моя единственная радость — это помогать другим.
Вокруг него была нищета, нищета еще более ужасная и нетерпимая, чем та, какую он видел в Европе. Поэтому возможностью «доставить себе удовольствие» — дать одному несколько рупий (одна рупия — 2 франка золотом), другому— немного жареного проса, третьему — рубаху — он пользовался не так уж редко.
Возможно, на эти поступки его подвигли визиты в католическую миссию — там он видел живые примеры религиозного самопожертвования, и это оказало на него гораздо большее воздействие, чем проповеди, от которых его тошнило.
Миссия, организованная в апреле 1881 года, занимала двухэтажный дом из дерева и глины10, смешанной с соломой. В нем располагались часовня, зал для собраний, школа и поликлиника. Миссия владела подсобными помещениями и земельным наделом. Миссионеры были люди небогатые, их было десять человек — священники и монахи-капуцины итальянского, испанского или французского происхождения, отцы Иоаким, Сезер, Фердинанд, Жюльен, Эрнест, Луиджи Гонзага, будущий его высокопреосвященство Лассерр и вместе с ними несколько монахинь.
Наиболее заметной фигурой в этом сообществе был отец Андре (Жароссо), который в 1900 году стал епископом галласов, приняв этот титул после его высокопреосвященства г-на Торен-Каня11.
Деятельность миссии состояла в том, чтобы преподавать основы веры двум десяткам детей, в особенности выходцам из коптских провинций, так как преобладающая часть населения Харара исповедовала мусульманство. Также миссионеры лечили больных и вообще старались оказать любую посильную помощь, когда это было нужно.