Ивана Димич
Арзамас
Граф Толстой…. приехал покупать крупное купеческое имение под Арзамас; почти сговорились, переночевал в купеческом доме, человек лег спать, лег спасть хозяин, у него был слуга, он лег в комнате рядом, и вдруг во сне человек испытал ужас. Смерть ему на ухо сказала: «Это ты меня боишься»; счастье и смерть — вот это «арзамасский ужас».
От автора
Перед вами сербский писатель, не знающий русского языка, но выросший из отпоровшейся подкладки Гоголевской шинели. Только благодаря одаренным, преданным своему делу и посвященным в тайны ремесла переводчикам. Да здравствуют переводчики! Я могу поблагодарить их за то, что когда-то полюбила литературу, читая русских писателей. За то, что и моя книга сегодня перед вами.
Читая, вы узнаете, что я не отделяю жизнь от литературы, что для меня в равной степени реальны и мамин водопроводчик, и Чехов, и Эмили Дикинсон, и сами слова со своей мелодией… они — мои белые мосты, перекинутые через любую боль.
Об этом речь в моей книге: об «арзамасском ужасе», через который каждый человек должен пройти…, чтобы узнать, что любовь сильнее смерти.
Ивана Димич
Май 2018 г., Белград
Часть первая
Прекрасное слово — амам. Недавно выяснилось, к моему изумлению, как некое слово греческого происхождения ошибочно считалось турецким. Со словами никогда наперед не знаешь, известно, что они могут быть непредсказуемыми. Однако «амам» в любом случае означает «ванная», что со стороны этого слова весьма любезно и очаровательно. Я люблю ванные комнаты. Постоянно представляю себе различное расположение сантехники, хотя она заведомо неподвижна. Наверное, именно поэтому.
Кроме того, если посмотреть на анаграмму этого слова, то оно оказывается земным творением огромной силы и может вызвать у человека все, что угодно, от мучительного надлома и анорексии интимности до бирюзового блаженства.
Дочка
Выпей лекарство.
Мама
Мне не надо.
Дочка
Выпей лекарство, говорю тебе.
Мама
Я выпила.
Дочка
Не ври, я знаю, что ты не пила.
Мама
Я выпила.
Дочка
Ей-богу, не знаю, что с тобой делать. Почему ты такая упрямая!
Мама
А почему ты такая нервная!
Дочка
Потому что ты меня нервируешь. Выпей лекарство.
Мама
Мне надо будет сходить на рынок, мне нужны коренья для бульона. Если бы не я, в этом доме вообще не было бы еды. Обо всем я должна думать.
Дочка
Я комедию про тебя напишу, чудовище упрямое!
Мама
Как тебе не стыдно, ослица несчастная! Наговариваешь на родную мать!
Дочка
Выпей лекарство, или я пишу комедию.
Мама
Пиши, пиши, так и так ее никто не поставит. Если бы я столько книг прочла, я бы по комедии в день писала, мои книги в киосках бы продавались. Во дворах бы мои пьесы ставили. Будь я на твоем месте, я бы уже и на квартиру заработала, и не надо было бы тебе у меня жить. Что поделаешь, если мои дети такие нескладные. Если бы я не давала уроки, чтобы вас прокормить, вы бы годами с хлеба на воду перебивались.
Дочка
Выпей лекарство, мама, ну, не вредничай, я на работу опоздаю.
Мама
Будь жив папа, ты бы надо мной так не издевалась. Вот, дожила на старости лет.
Перед Рождеством пришло письмо с точными указаниями, как мне жить. Меня это очень обрадовало, поскольку человек никогда не бывает до конца уверен в том, что ему делать. Будущее неизвестно, и с ним всегда все неясно. Теперь, когда у меня есть указания, мне надо всего лишь им внимательно следовать, по порядку. И можно, как говорится, завить горе веревочкой. Мне не надо больше ни о чем думать, у меня есть надежная опора.
Однако вскоре после счастливого прибытия драгоценного послания неожиданно все резко поменялось. Буквы в эпистоле начали терять форму и превращаться в непонятные знаки какой-то давно утерянной письменности. Скоро все содержание стало похоже на бухарский ковер, и расшифровать его было невозможно. Сначала мне казалось, что в этом нет ничего страшного, суть указаний была свежа в памяти, человек в состоянии навсегда запомнить то, что для него важно. Кто бы оказался настолько не в себе, чтобы забыть собственное будущее, когда оно, хотя бы однажды, ему полностью открылось? Но, по ходу жизни, данных становилось все больше, а память стала меня подводить. По прошествии известного времени память о послании окончательно стерлась.