Их семья состояла в местной католической пастве, и посещения служб также стояло обязательным пунктом. Уважая интересы жены, Ёндже не веровал всем сердцем, но и не считал нужным поносить имя кого-то, кто мог стоять превыше, кто (возможно) помог выйти ему живым из страшнейшего прошлого. «Человек ничего не знает, Юнги. В любом случае ты сам себе судья. Поймёшь, когда вырастешь».
За лень, ложь, неуважение к старшим, плохие оценки или же проявление гордыни, Юнги пороли тугим ремнём. И даже несмотря на это он не считал главу семьи жестоким или в коей-то мере неправым. Юнги смотрел внутрь себя и видел, что указанная чернь существует, и её следует усмирять, избавляться.
Чем закончилась одна из ссор отца с семьёй матери, Юнги узнал не сразу. Им внезапно пришлось бежать, подрываться с места с такой скоростью, что из рук падали собираемые вещи. Отец, всё ещё имея поддержку среди военных, вывез их на Аляску. Из тех суматошных событий Юнги мог помнить лишь брошенные в багажник синие чемоданы и мамину сумку, которая давила ему в живот, пока они тряслись в фургоне.
Посреди мрачных девственных лесов их ждал предоставленный дом, сырость и ломаные доски. Пять месяцев ушло на восстановление фасада и крыши, внутренних помещений. Юнги не жалел сил, понимая, что один может подсобить. После случившегося мама стала чуть печальней, Юнги не мог подобрать точного слова, но улыбка давалась ей с натяжкой. Не задавая вопросов и не жалуясь, он просто слушался родителей и верил в их здравомыслие.
До ближайшей цивилизованной деревеньки, где они обычно затаривались, приходилось идти почти полтора часа пешком, пересекая горную долину, по которой неслась бурная река. В зимние дни, когда свирепствовала непогода, именно эти прогулки показывали Юнги, какая тонкая грань отделяет человека от беспомощной былинки. Ревущий ветер бросал метель в лицо, ничего не видать у самого носа, но идти нужно, иначе недолго замёрзнуть и остаться на корм местным хищникам. В подобных условиях нельзя было вырасти размазнёй по той простой причине, что это напрямую вопрос жизни и смерти.
Отец продолжал заниматься таксидермией и вывозил работы на продажу, мама занималась шитьём. Нужды в деньгах они не испытывали, так как не тратились на всякие глупости.
Грамоте и гуманитарным наукам Юнги учился у матери, у отца просил помощи в физике и математике, язык осваивал играючи. Его перестали направлять, дав свободу избирать интересующее дело и использовать время суток с пользой. Но не праздно. Он заказывал учебные пособия и книги и ходил за ними раз в месяц, прогуливался по улицам, иногда разговаривал с людьми. Острой нехватки в них не испытывал, но немного страдал от того, что все его грандиозные мечты и идеи остаются как бы не окрылёнными. Блага цивилизации вроде телевизоров или модных штучек мало трогали его душу.
Не имевший привычки искать плохое во внешнем мире, Юнги находил применение досугу и редко когда по-настоящему скучал, то изучая местность и чертя карты, то что-нибудь собирая или изобретая. Но большее удовольствие ему доставляла работа в мастерской. От природы Юнги достался аналитический склад ума, и в механизмах он разбирался на раз-два. Ему позволили заняться коллекционированием оружия, позже он задерживался в деревне только в одной лавочке, сблизился с её владельцем и мог часами говорить о пробивной способности, скольжении затвора, балансировке и качестве пружин. Вскоре это место и стало его первой работой, полностью одобренной старшими. В полные пятнадцать Юнги переехал в деревню, сняв комнату у хозяина, а родителей навещал по выходным. Запреты кончились, но осталась внутренняя конституция. Ко всему прочему, он смог пробиться в школу и блестяще окончить её экстерном, предчувствуя, что несчастная бумажонка всё-таки пригодится.
Общение с людьми давалось ему чуть труднее, но он справлялся, ощущая незримую поддержку многочисленных пистолетов, винтовок и ружей. Тогда же атаковали первые соблазны и девушки. Юнги стоически держался приличий до поры до времени, но одна - самая хорошенькая, одержала победу. Впрочем, ничего головокружительного Юнги не обнаружил, итоговые ощущения были сходны с теми, что получались и в одиночку. Здорово, конечно, впадать в тепло женских объятий, но Юнги стремился не к такому пустому, а потому честно признался в том, что отношения продолжать бессмысленно. Он держал в голове ясный образ родителей, что вопреки тяжбам и невзгодам любили друг друга и проявляли нежность. И видел с собой рядом кого-то особенного.
Неудивительно, что Юнги преуспел в охоте, он приловчился выживать в условиях дикой природы и мог поддержать разговор туристов, бывавших в пабе, удивляя их рассказами о местной фауне. Он также участвовал в походах и выступал в роли гида. Так у него быстро появилось окружение, где нашлись хорошие товарищи, а в округе прошлась молва о юном и талантливом оружейном мастере.
Бывало, они заходили с отцом так далеко, что вероятность выбраться приближалась к нулю. Подобные вылазки тренировали всецело, и какие бы увечья Юнги не получал, он цеплялся за жизнь, характеризуя её просто. Бесконечный вызов.
Самое невероятное - оказаться после странствий у стен дома, вроде бы не претендовавшего стать родным, увидеть там мать, распростёршую объятия, и чувствовать тепло её губ на холодной коже.
…Отец разменял шестой десяток, когда Юнги застал семнадцатую весну, у мамы появилась первая ранняя седина, взгляд её так и остался печальным. Конечно, они с мужем выбирались в люди, даже имели знакомых, но ни для неё, ни для него здешние красоты, захватывающие дух, родиной не стали.
Тот значимый апрельский день выдался тёплым, но они всё равно сидели в свитерах, попивая чай на балконе. Отец, слёгший с простудой, отдыхал в комнате. Узнав о делах, мама вдруг заговорила о прошлом.
— Ты думаешь, из-за чего мы тогда уехали, Юнги?
Он озвучил причину честно, но смягчил предполагаемую вину отца фразой «несчастный случай».
— Вот как ты считаешь? — мама покачала головой. — Не знаю, помнишь или нет, но твой дедушка был прокурором. И довольно гадким. Когда они с бабушкой отчаялись разрушить наш брак, он придумал посадить Ёндже за решётку. Да, твой отец действительно как раз вернулся из армии, когда попал в передрягу в одном баре. В тамошней поножовщине погибли люди, но ему удалось бежать ещё в начале, никому вреда он не причинил. Мой же отец подбил некоторых свидетелей на дачу ложных показаний, а дело возбудили запросто: сестра одного из погибших написала заявление с просьбой поднять дело. Она якобы убиралась на чердаке и нашла фотографию, где твой отец с её братом, выяснила, будто бы они рассорившиеся друзья. Ну, стали копаться и находить фальшивые улики, сам понимаешь. Нам пришла повестка в участок, и мы оба поняли, что спокойной жизни в Корее не видать.
Юнги отвернулся, пробуя найти успокоение в пейзаже, но облегчения не чувствовал.
— Зачем ты мне это рассказала?
— Что-то вроде исповеди, — улыбнулась она. — И чтобы ты не винил отца. Сам он вряд ли расскажет, как есть, не считает нужным оправдываться. Я об одном жалею… Может быть, мы совсем не думали о тебе и здорово подпортили детство, лишили всего, как парочка эгоистов.
Он вздрогнул, опустился на колени перед ней и взял за руки, благодарно глядя в глаза.
— Нет, мам. Вы научили меня жить. Вы самые лучшие.
— И ты у нас самый лучший, — она обняла его и поцеловала в макушку. — Я просто очень люблю твоего отца. Вас обоих.
Через три месяца Юнги познал горечь первой утраты. Отец умер в своей постели от острого лейкоза, он упорно отказывался от помощи врачей и боролся до последнего. Никто не смог уговорить его переехать в ближайший город на лечение, а принимаемые препараты уже не помогали. Когда Юнги сообщили, он пошатнулся, выронил что-то и ахнул, не верил до тех пор, пока не коснулся его побелевших скрещенных рук, на ощупь - иней. И это посреди июля. Всхлипывая, мама протянула ему записку, в которой значилось: «В мастерской есть кое-что для тебя, сынок». Юнги мог бы услышать это лично, но не сумел приехать на прошлых выходных.
Внутри чемоданчика лежал кольт с гравировкой: «Моему дорогому сыну». Он спрятал подарок до лучших времён. Юнги словно не мог себя простить за то, что так многого не успел, оттого не считал достойным таких почестей.