Они едины в горе. Прошуршали рубашки, прозвенели бляшки ремней, с голеней слетела последняя брючная ткань. Чимин распростёр объятия, увлёк в поцелуй. Несколько болезненных минут на воспоминание о том, каковы суставы пальцев Тэхёна, и Чимин принял его в себя безропотно, выбрасываясь навстречу, разрешая раздавить себя и размолоть.
Тэхён первый. И был, и есть.
Навечно.
Глубже.
Ребёнок в голубой колыбели. Закрыв глаза, Тэхён целовал его переносицу, виски, лечил на ножках и ручках трещинки от холода, пеленал и укутывал. Пелёнки становились бинтами.
Тэхён прикрыл шрамы, они могли бы начать кровоточить. Чимин надеялся вытерпеть, что угодно. Но беспощадную, почти прощальную нежность - нет, горячие губы Тэхёна, его пальцы меж своих, медленные толчки, ввергающие в сумасшествие. Чимин на мгновение стал единственным, кто кусался, царапался и множил насилие, прячась под томительными стонами. Он изнемогал под ним. Этим Тэхён переписывал, перекрывал, оставляя о себе лучшее, но не менее болезненное.
И лишь позже, когда по руке Тэхёна пробежалась дурная судорога, он в агонии сжал челюсти на его плече. Чимин вскрикнул, расплескав полосы по острым лопаткам. Вслед огню и тупой боли просочилась кровь, Тэхён нашёл его губы, размазал по ним солёным и, приподнявшись…
Яростно замахнулся для удара, каким надеялся сбить припадок. Чимин скрестил запястья, инстинктивно закрываясь; согнутый вдвое, стукнул пятками о его ягодицы.
Колыбель, опущенная в подвал, пустовала. Доверху залитая мазутом.
Ребёнок вырос.
На лбу проступили вены, крупная испарина. Тэхён удержался, вгрызаясь в собственный бицепс. Склонившись, он прислонился щекой к щеке Чимина и продолжил двигаться, ныряя в него и слизывая дорожки пота и кровоподтёки. Чимин отвечал надсадным хрипом, подкармливая его, гладил его поясницу и выдыхая плотное облако, ластился целовать.
В Тэхёне покоились намёки, пробы, но отдачи не было, той великой, какой переполнен Чимин. Он чувствовал ритуальную необходимость происходящего. Страх потери.
Когда всё закончилось, бурно, криками, выскобленными с кожи швами, и Тэхён проехался губами по его ране, Чимин выдохнул словесное и замер. Но ничего не услышал в свой адрес.
Тэхён отстранился, посидел немного, затем вышел покурить, сходил в душ и начал собираться в аэропорт. Снова ушёл звонить Юнги или кому-то там в Венесуэле…
Чимин взял его рубашку и, скрутив в руках, зарылся в неё лицом. Ему придётся проводить его.
Снова.
***
Половина суток ушла только на перелёт. Почти двенадцать часов кряду. Еле живой, сточенный, Тэхён разбирался с изучением места, где держали Марко. Старенький хлебозавод. Местные наёмники подсказали, как продвинуться, и Тэхён потратил последние сбережения на оплату их труда. Из Катании с ним летело ещё семеро, трое находились здесь постоянно.
С собой хорошо бы иметь рядом такого стрелка, как Юнги, но…
На самом деле Тэхён не хотел брать его с собой, он просто хотел поговорить с ним, как с другом. Может, напоследок или душу отвести.
Идя освобождать Марко, Тэхён не делал ставок. Но однозначно планировал, что будет перестрелка. Врагов оказалось не больше, чем своих, не то чтобы и хорошо обученных. Дымилось всё так, что щипало глаза, и сыпавшиеся автоматные очереди обращались канонадой. Действо закрутилось со скоростью смерча. Марко, привязанный к стулу, истошно кричал ему уходить. Тэхён, застрявший на втором этаже металлической лестницы, слышал убийственно плохо. Он спустился.
На шее измотанного и избитого Марко оказалось ожерелье из динамита, и тикали часики. Тоскливо взглянув на Тэхёна, он одними губами произнёс нелепое, негодное, отвратительное «прости». И улыбнулся.
Тэхён бормотал что-то под нос, не соглашаясь, он порывался подбежать. Но какое-то новое, всепобеждающее чувство, громадой охватившее конечности, погнало его в противоположную сторону. Стремящийся к смерти - не идёт к ней напрямую. Он изо всех сил бежал к выходу, когда прогремел взрыв.
Кругом разруха, от потери крови плыл фокус, ладони плотно вжаты в крошево осколков, стекловаты. Тэхён разодрал горячие веки, выплакивая пыль, со слезами по скулам - кровь. Наверное, ушиб голову. Почти ничего не слышно. Контузия. Узкая полоска света пробивалась откуда-то слева.
Несколько минут, какие Тэхёну мерещилось, что он полз - он пребывал в неподвижности, едва чувствуя целостность костей. Борясь с удушающим предзнаменованием обморока, надкусил мякоть большого пальца.
Перевернувшись на спину и приподнявшись на локте, он вытянул левую руку, сжимающую пистолет, ощутил неприятную густоту, сползшую с виска и покатившуюся красным вниз, прищурился. Вдохнув строительной пыли, прочистил лёгкие. Сизую темень заполонило дымом, свисающие с обвалившегося потолка металлические балки торчали, словно зубы в пасти чудовища. По-прежнему ничего не слыша, Тэхён отползал назад, держа неизвестное чувство ужаса на прицеле.
Вдруг локоть соскользнул в пустоту; не успевая задержаться, Тэхён рухнул в углубление, образовавшееся в полу, ушибся и медленно засуетился, пытаясь выбраться и подняться на ноги. Вздрогнув от пробежавшей по затылку волны, он обернулся и чуть вскинул голову.
Чернота дула, от которого разило теплом в переносицу.
Поднимая взгляд, Тэхён смотрит и дрожит, проваливаясь, истончаясь. Он смотрит на запылившиеся ботинки, брюки, отличный костюм, тугой узел галстука, родинку под губой и в чёрные застывшие глаза. Смотрит опять, сверху-вниз, снизу-вверх.
Сидя на корточках, человек уверенно угрожает вынести Тэхёну оставшийся мозг, его палец успокоился на спусковой скобе.
Кислород отнимается, иссякает. Удавка прутьями. Бредовое видение, самое бредовое из всех виденных. Пистолет огладил Тэхёну виски, скулы, подчеркнул подбородок. Сложилось итальянское приветствие, какого Тэхён не слышал, но прочёл. Потому что эти губы долго говорили с ним почти с десяток лет назад.
Леденящее приветствие мёртвого. Кажется, Тэхён добрался до изнанки, не знал, стоит ли ему расплакаться, не знал, что делать. Последний поезд добросил его до станции, где по какой-то причине вырастают умершие дети.
Человек встал в полный рост. Действительно не подросток. Взрослый мужчина, ровесник, серьёзный, бесстрастный и совершенно незнакомый. Нечитаемый взгляд.
Извозившись в грязи, Тэхён с усилием сел, привалившись плечом к какому-то обломку. Он совершенно точно погиб или сошёл с ума в процессе, и таково его наказание в лице долгой смерти. Сейчас он наверняка лежит в луже крови или раздавленный бетонным блоком, а всё это часть сна и перехода. Просто у него дольше, чем у других. Дополнительные минуты за хорошее-плохое поведение.
За что - так?
Приложив дуло к своему виску, Тэхён нажал на спуск.
========== Глава 14. Вера. ==========
Хосок чувствовал себя болеющим и ватным, словно отходящим от наркоза после длительной операции. Похожая опустошённость наверняка терзает женщин, переживших выкидыш. И хотя Хосок не мог знать тех ощущений ни в каком разрезе, сравнение он нашёл как нельзя более подходящим. Он лишился Эсперансы, потерял её. Начал терять уже тогда, когда впервые увидел Юнги в Стамбуле. Ему следовало избегать его, как буйному - лезвия, но куда бы он ни пошёл после, сколько бы ночей ни провёл с Эльмазом, виделся ему лик святого отца. Принимающий его и подающий прощение.
Хосок не испытывал ярого желания становиться кем-то другим или менять пол, одинаково комфортно ему давались обе роли. В те годы, когда он танцевал откровенные и грязные танцы, крутясь на пилоне, женщина помогала преодолеть всё то, с чем боролся мужчина. Когда накрывали жизненные трудности, только Хосок мог взять быка за рога и принять окончательное решение. Гармония. Или же Хосок обладал уникальным талантом сочетать несочетаемое.
Путешествуя во снах, он видел её. И немного скучал. Эсперанса стольких свела с ума, стольким нравилась, что если бы Хосок мог, он бы отделил её и отдал миру безвозмедно.
…Теперь же только Он. Здесь. Повернувшись, освободил затёкшую руку, присел. Солнце билось апельсиновым огоньком на востоке: пожалуй, он проснулся слишком рано. Юнги спал невероятно серьёзно, скрестив руки на груди, как будто в любой момент собирался вернуться в реальность и тут же броситься за кем-нибудь в погоню. Подробности ночи у Хосока отозвались уколами в пояснице, тянущей болью и зудом, в глотке знатно пересохло. Чего не было и в помине, так это сожалений.