Помыслить невозможно. Чонгук предал тех, кому мог служить годами. Чимин долго просидел в молчании, дорисовывая картину на ходу. Армандо обрубил узлы ножом и освободил его запястья.
— Я могу идти? — Чимин всё ещё надеялся, что этот трюк с похищением есть фикция для переговоров.
— Вообще-то, нет, — посуровел Армандо, отходя и доставая пистолет. — Кое-кто просил тебя срочно доставить. Поэтому…
Он прострелил Чимину обе ноги. И за вскриком - падение, волна озноба, тяжести и рваного дыхания. В глазах потемнело. Чимин старался не отключаться, и пока Армандо с энтузиазмом мотал новые путы, он успел осознать, что оставленная машина - его единственный спасительный маячок.
Если они не уберут и его.
На голову натянут мешок для мусора, кровь разливалась под тканью брюк.
Никогда прежде он не был ранен пулей. Глядя на бывалого Тэхёна, Чимин обычно восхищался тем, сколько он перенёс, но не задумывался о том, насколько ранение мучительно. О боли нельзя думать, её сложно представлять.
В бреду Чимин гонялся за своим фантомом в детстве; будучи маленьким, он очень боялся перестать чувствовать, разучиться улыбаться, разучиться обнимать и ощущать тепло.
========== Глава 17. Тушите свет. ==========
В цели Тэхёна не входило сливаться воедино, предаваться экзальтации смертников. По крайней мере, не так сразу. Он не хотел, чтобы они начали с низкого старта, низкого во всех смыслах. И в то же время, он алчно желал всего, что мог преподнести Чонгук, всего, чем он обладал и овладеть собирался. Между ними не было тайн, и в то же время, она становилась сплошной, как льющаяся по телу темнота, занимающаяся после заката. Чонгук проходил трансформацию, превращаясь в свет, кислород, тепло и высшую константу бытия.
Они проснулись после обеда, потягивались. Естественное освещение - тусклое. Снова дождило. Тэхёну казалось, что они где-то вне признанного мира, привычного и звонкого, завалились в разрытую дыру чистилища, и вынуждены слушать дождь от начала и до конца своих дней.
Чонгук никуда не торопился. Не рассматривал, не изучал, просто наслаждался чем-то, блуждая рукой по бедру Тэхёна, всматриваясь в него не пристально, но насквозь. А потом, развернув на живот, плавно вошёл в него, нетерпеливо кусая кожу под затылком. Тэхён впадал в забытье, отдаваясь на растерзание и не пробуя отбиться, затем пробуя и получая взамен необоримую жестокость. Он кусал подушку, запястья, подыхая под ритмично сокрушающим весом. Чонгук вонзился в его губы и, перекинув с одной руки на спину, мылил по простыни, жарко теснясь между ног, он неистово заполучал данное, пока Тэхён рыхлил его кожу ногтями. Дыхание разрывало на два тона, и потоки стонов лились беспрестанно.
Порочно, достойно презрения, но Тэхёну нравилось. После потерь и невзгод лечение, выписанное Чонгуком, шло на пользу, заживляло, окрыляло и воздавало по заслугам. Секс между ними приближался в значимости к явлению неповторимого содействия. Снова ажиотаж, жажда приключений, утраченная любовь к секундам. Как странно сопереживать сходящему на нет дыханию в агонии оргазма. Одного, второго, последующего.
Замедляясь и вылизывая грудь Тэхёна, Чонгук требовательно отвоёвывал. Но и в мании, грубости и бесцеремонности проявлял невыносимую нежность. Он относился к Тэхёну трепетно, нечаянно давая понять, что за любой другой минутой их может не стать. Причём, сначала Тэхёна. Объятия, призванные душить. Тэхён вспомнил, каким словом плевался психиатр. Асфиксиофилия. Безумно хороши руки Чонгука, пережимающие ему артерию в то время, как вовнутрь долбится член.
Отмотав ещё один раунд, обессилев, Тэхён рухнул навзничь. От затяжной страсти сильно болели ягодицы, да и тело никак не хотело восстановиться до отметки «я могу всё». Чонгук не давал покоя. Слабости, раньше никак не ощущавшиеся, ныне коробили. Тэхён не узнавал себя в неутолимой жажде познавать познанное в мелочах. Как только они кончали, обзаведясь новыми синяками и ссадинами, инстинкты взрывались заново. Но кто будет смотреть на бесконечный фейерверк, если не слепые?
…Взяли передышку. Чонгук накормил Тэхёна и вопреки ожиданиям оставил без цепей. На радостях тот закурил, свесив ноги на пол и саркастично заметив, что польщён.
— Так… что происходит, Чонгук? — он интересовался не из вежливости. — Нет, правда, когда ты закончишь юлить и скажешь, что у нас там в графике? Помимо ебли.
— Отличной ебли… Потрясающей ебли, восхитительной, — игриво поправил Чонгук. Он неторопливо водил пальцами по его лопаткам. — Теперь мне не придётся уезжать, детка. Я позаботился о нашем безопасном отбытии.
— Рад слышать. Возвращаемся на Сицилию?
— Какая разница? — ощетинился Чонгук.
Тэхён уловил равнозначное к «нет». Верно, подобные вопросы его теперь волновать не должны. Если с Чонгуком, то куда угодно. И это сделало ему неожиданно больно. Чонгук отрезал его целым куском, даже не частями, мог отнять его себе в награду, и Тэхён готов был перевариться в нём. Вполне охотно, безропотно и без лишних разговоров где-нибудь пару лет назад. А сегодня возникали вопросы, встававшие поперёк глотки. Тэхён любил его и ненавидел, желая самую малость - определиться, где заноза длиннее, в рассудке или сердце. Им давно не по пятнадцать, чтобы нырять в омут, предварительно избавившись от мозга, бежать наперегонки с ветром. Обомлев Чонгук смотрел в душу, убеждая в обратном. Он проделал грандиозную работу только для того, чтобы смотреть на него не через стекло машины, не издалека, не наблюдая застывшее отражение на фото.
Видимо, они что-то натворили, пока делали похищение эффектным, воссоздали образы, родившиеся ещё в пору юности. И подпитывали их взаимно. Тэхёну пришло в голову, что прячась с ним, он - соучастник. Как в старые добрые времена.
— Когда планируешь свалить из этой дыры?
— Завтра, — Чонгук отвечал без запинки, и Тэхён догадывался, что разговор он отрепетировал во многих вариантах.
— Хорошо, — оживился Тэхён. — Меня уже заебало отлёживаться. Мы ведь уезжаем не потому, что тебя нашли?
— Мы просто покинем этот унылый загон, вот и всё.
Простое объяснение. Сбежать, чтобы уединиться в другом убежище. Тэхёна лишь расстраивал клубок верёвок, что принёс Чонгук и сделал на них акцент, кинув у порога. Расползшиеся белые змеи. Они норовили опутать его запястья и щиколотки. И Тэхён позволит. Если предположить, что Чонгук накачает его наркотой, переезд заплывёт туманом, и вспомнить будет нечего. Впрочем, забыть - гораздо приятнее.
Тэхён осторожно взглянул на него с надеждой развеять наваждение, но Чонгук крепко держал его за руку, Чонгук укладывал голову ему на колени и требовал внимания, смотря как-то по-особенному. Он тёплый, явный и ни капельки не ручной, не хозяин и не раб, не мучительная доза, он тот абсолют, в каком не стыдно захлебнуться. Иными словами, Тэхён благословлён и проклят, обречён и вдохновлён. Понимание того, что заключение приравнивается к моментальному освобождению из-под стёртых заржавелых оков. Образцово настоящим Тэхён себя не чувствовал почти ни с кем.
Медленно и сонно Чонгук целовал его грудь, облизывая шрам. Тэхён потушил бычок о диванный подлокотник и вздохнул.
— Эй, когда я услышу о своей матери? — Тэхён оттянул его за волосы, добавил стальных ноток. — Я хочу знать всё.
До правды докапываться не так интересно, как наблюдать нарастающую злость Чонгука, способного отомстить уничтожением.
— Всему своё время, — шепнул он ему в губы и, прикусив, замер.
— Говоришь, как какой-нибудь старпёр, — сладостная усмешка.
Болезненно чувственный поцелуй, соскоб ногтем излишне нежной после пара кожи. Чонгук оставил тонкие царапины на его шее и отстранился. Юноши привязанные, зависимые. Мальчики в них намного хуже, чем раньше, испорченные. Дети оставленные, одинокие. Младенцы и вовсе беззащитные. Две сферы вроде душ - слишком тонкие для этого мира.
— Тэхён, ты же понимаешь эту штуку, да? — вкрадчивый шёпот Чонгука вызывал мурашки. — Возвращаться нам некуда.