«Шум… — Иди снова прижала ладони к вискам, ее лицо снова исказила гримаса боли. — Он возвращается. Оттуда…» Она махнула рукой вглубь пещеры.
Мы ускорили шаг. Теперь я и сам чувствовал это. Не ушами, а всем телом. Низкочастотная, давящая на грудь вибрация, от которой начинали ныть зубы. Мы завернули за очередной изгиб металлического гиганта и остановились как вкопанные.
Перед нами была секция, которая разительно отличалась от остальной Кузницы. Если там поверхность была гладкой, то здесь она была покрыта десятками огромных, идеально круглых сфер, встроенных в корпус. Большинство из них тускло светились тем же ровным фиолетовым цветом.
Но одна… одна была расколота.
По ее поверхности, словно молния, застывшая в черном стекле, шла огромная трещина. И из этой трещины сочилась та самая маслянистая, угольно-черная субстанция, которую мы видели в стенах шахты. Она не просто вытекала — она медленно, отвратительно пульсировала, словно густая черная кровь, сочащаяся из раны титана. Капли падали на металлический пол с тихим шипением и расползались уродливыми кляксами, источая едкий запах озона и чего-то гнилостного.
«Ну и гадость», — только и смог выговорить я.
«Отойдите, — голос Риты был напряжен, как натянутая тетива. — Оно… живое».
«Нет-нет, смотрите! — Сет, позабыв об осторожности, шагнул ближе, его глаза горели. — Это же… точка отказа! Место поломки!»
Кларк смотрел на сочащуюся из раны тьму, и на его лице отражалось потрясенное понимание. «Значит… Кузница не источник зла. Она просто… сломана?»
Таллос, до этого молчавший, издал короткий, горький смешок, лишенный всякого веселья. «Поломка? Поломка, которая убивает нас десятилетиями. Которая свела с ума моего отца и забрала двух моих братьев».
Но Сет его не слушал. Он указывал то на расколотую сферу, то в ту сторону, где осталась ниша с чистой рудой. В его голове, похоже, все детали головоломки наконец встали на свои места.
«Теперь я понял, — выдохнул он. — Все понял! Эта Кузница — не алтарь и не божество! Это механизм! Гигантский, немыслимый… фильтр!»
Он обвел нас лихорадочным взглядом, пытаясь донести свою догадку.
«Она должна была брать сырую, дикую энергию этой горы и очищать ее, превращая вот в те светящиеся камни, — он ткнул пальцем в сторону ниши. — В безопасное, чистое топливо! Но она повреждена! Фильтр пробит!»
Он снова указал на черную, пульсирующую жижу.
«А это, — его голос понизился до зловещего шепота, — это не руда. Это неочищенные отходы. Концентрированный яд. То, что вы называете „рудным серебром“ и „звездной пылью“, — это вирус, который должен был оставаться внутри. А Кузница — это сломанный фильтр, который веками сливает этот яд прямо в город!»
Повисла оглушительная тишина, нарушаемая лишь шипением капающей на пол черной дряни.
До меня дошло. Все это время они жили на пороховой бочке, принимая ядовитые испарения за чистый кислород. Как если бы сломался каталитический нейтрализатор в машине, а ушлые дельцы начали бы продавать выхлопные газы как элитное топливо, уверяя всех, что отравление угарным газом — это просто легкое головокружение от успеха.
Мы нашли источник болезни. И он был не всесильным злом, которое нужно победить. Он был раненым, агонизирующим гигантом, чья боль отравляла все вокруг. И как, черт побери, чинить сломанного бога?
Глава 6
Я спал.
Спал так, как не доводилось, наверное, с самого детства — без сновидений, без тревог, провалившись в густую, тёмную и абсолютно пустую тишину. Тело, измотанное дорогой до Дальнегорска и нервным напряжением последних дней, наконец-то взяло своё, объявив забастовку. Рядом, под боком, ровно и глубоко дышала Шелли. Её тепло, её запах свежего хлеба и луговых цветов, само её присутствие были моим единственным якорем в этой чужой ночи, в этом чужом доме на чужом острове. Единственное, что казалось настоящим и нерушимым. Но даже сквозь эту спасительную толщу сна моё подсознание, натасканное месяцами постоянной угрозы, как цепной пёс на коротком поводке, не смыкало глаз.
И оно заорало.
Я не услышал звук — я его *почувствовал*. Короткий, сухой звон, больше похожий на внутренний щелчок в груди или треск лопнувшей струны, чем на реальный шум. Резкий, неестественный диссонанс в ночной симфонии тишины, состоявшей из скрипа половиц и завывания ветра снаружи. Я рывком сел на кровати, и сердце, ещё секунду назад бившееся ровно и сонно, уже колотилось о рёбра, как пойманная в клетку птица. Горячая волна адреналина ударила в кровь, мгновенно смывая остатки дрёмы и оставляя после себя звенящую пустоту и ясность. Рука сама, без команды, по привычке, выработанной до автоматизма, метнулась к холодной рукояти меча, лежавшего у кровати. Пальцы сжались на привычной, шершавой коже. Готов.