Моя кошка не ответила. Она уже была у завала. Не человек, а тень. Она скользила вдоль нагромождения, простукивая дерево костяшками пальцев, прислушиваясь к звуку, ища слабое место. Ее палец остановился на массивной, вычурно вырезанной ножке огромного дубового шкафа, который служил основанием всей конструкции. «Сюда. Это — точка опоры. Если качнуть все вместе… вся эта куча поедет в сторону».
«Давайте!» — выдохнул Кларк, в его голосе смешались надежда и страх.
Мы навалились. Я, Сет, Таллос, с отвращением отбросивший свой молот, и даже Кларк, упершись худым плечом в резную дверцу. Дерево заскрипело, протестуя, застонало, как живое. Секундное, нечеловеческое напряжение, от которого затрещали мышцы и потемнело в глазах. Я чувствовал, как дрожит каждый мускул в моем теле. И вот, с последним общим рывком, вся конструкция, потеряв равновесие, с оглушительным грохотом рухнула в сторону, подняв густое облако вековой пыли, от которого запершило в горле.
Путь был свободен.
Не сговариваясь, мы рванулись вперед. Двери распахнулись от одного моего толчка, и мы ворвались в покои Патриарха, готовые ко всему — к засаде, к виду умирающего старика на окровавленном ложе, к чему угодно.
Но не к этому.
Комната была погружена в тишину. Тишину настолько глубокую, что она казалась оглушительной после грохота битвы снаружи. В воздухе пахло старыми книгами, пылью и воском от оплывших свечей. И посреди комнаты, спиной к нам, у высокого стрельчатого окна, выходившего на пылающий город, стояла фигура.
Он не лежал в кровати. Не был прикован к креслу. Он стоял на своих ногах. Высокий, с неестественно прямой для его возраста спиной, одетый в простой, но строгий домашний халат из темного бархата.
Он медленно обернулся на скрип распахнутых дверей.
Это не был дряхлый, выживший из ума старик, которого я ожидал увидеть. На нас смотрел Лорд-Патриарх Тибериус. И в его глубоко запавших глазах не было ни тени безумия или страха. Только холодный, ясный, как зимнее небо, огонь разума. И бесконечная, вселенская усталость человека, который прожил слишком долго и увидел слишком много.
Он посмотрел на нас — на меня, на Риту, на Таллоса, — но его взгляд скользнул мимо, остановившись на Кларке.
«Сын», — его голос был слаб от старости, но тверд, как гранит.
«Отец! — Кларк шагнул к нему, протягивая руки. — Ты… ты все…»
«Да, — прервал его старик, и в этом единственном слове было все: горькое прозрение, осознание предательства, принятие неизбежного. — Я все понял. Слишком поздно».
Старик не ответил на немой вопрос сына. Его взгляд, тяжелый, как свинцовый саван, скользнул с лица Кларка на ощерившегося Валериуса, а затем на нас. В нем не было страха, мольбы или сожаления. Только холодная, как сталь кузнечного молота, решимость человека, который принял последнее в своей жизни решение.
«Слишком поздно, — повторил он, и его голос был спокоен, как у судьи, зачитывающего приговор самому себе. — Но не для всего».
И он двинулся.
Не как дряхлый старик, а как человек, у которого осталась одна-единственная, самая важная цель в жизни. Он резко развернулся и быстрыми, почти бегущими, шаркающими шагами бросился не к нам и не к выходу. Он устремился к дальней стене, где в глубокой нише виднелась архаичная конструкция из камня и потускневшей меди. Что-то вроде пульта управления из фильмов про капитана Немо. Несколько огромных, покрытых зеленой патиной рычагов торчали из каменного основания, как ребра какого-то доисторического чудовища.
«Отец, что ты делаешь⁈» — вскрикнул Кларк, инстинктивно бросаясь за ним.
«Он пытается сбежать!» — прорычал Таллос, вскидывая свой молот, готовый метнуть его через всю комнату.
Но в этот самый момент одна из резных панелей в стене с шипением отъехала в сторону, и в комнату, шатаясь, ворвался Валериус. Его дорогой камзол был порван и испачкан сажей, на щеке — свежая кровоточащая царапина, а глаза горели безумным, загнанным огнем. За его спиной маячили двое его личных гвардейцев, таких же потрепанных, но с мечами наголо.
Увидев Патриарха у консоли, Валериус мгновенно понял все. Его лицо потеряло остатки цвета.
«Остановитесь, старый дурак!» — его голос сорвался на визг, полный паники и животного ужаса.
Тибериус даже не обернулся. Он уже положил свои старческие, покрытые пигментными пятнами, но на удивление сильные руки на два центральных рычага.
«Именно так, Валериус, — спокойно, но так, чтобы слышали все в комнате, ответил он. — Дурак. Потому что слишком долго верил тебе. Потому что позволил паразиту расти на теле моего города».