Глава 26
Падение было мягким. Невесомым. Земля под ногами просто исчезла, и я, вместе с Ритой, рухнул в пустоту. Последнее, что я помню, — это рев двигателей «Рассветного Странника» прямо над головой и ее силуэт, летящий рядом, такой же безвольный, как и мой. А потом — тьма. Не враждебная, не холодная пустота Аватара. Обычная, теплая, спасительная темнота, в которую проваливаешься, когда тело и душа наконец-то говорят тебе: «Все, мужик, приехали».
Очнулся я на палубе. Надо мной было синее-синее небо, по которому лениво плыли белые облака. Никаких разломов, никакой багровой хмари. Просто небо. Я лежал на чем-то мягком, и голова моя покоилась на чьих-то коленях. Я с трудом повернул голову. Рита. Она сидела на палубе, прислонившись спиной к борту, и держала мою голову. Ее лицо было бледным, измазанным сажей и чужой кровью, волосы спутаны. Но она смотрела не на меня. Она смотрела на это мирное небо. И по ее щекам, впервые за все время, что я ее знал, беззвучно текли слезы. Она не всхлипывала, не дрожала. Она просто плакала. Молча. Как плачут самые сильные люди, когда их внутренняя плотина наконец-то дает трещину.
Я попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хрип. Попытался пошевелить рукой, но тело было чужим, свинцовым. Вся та сила, вся та надежда мира, что текла через меня, исчезла, оставив после себя выжженную пустыню. Я был пуст. Абсолютно, оглушительно пуст.
Рита опустила взгляд, встретившись со мной глазами. Она ничего не сказала. Просто провела рукой по моим волосам, смахивая прилипшую прядь со лба. В этом простом жесте было все: облегчение, боль, горечь потерь и бесконечная, всепоглощающая любовь.
«Шелли?» — мой голос был чужим, скрипучим.
Рита на мгновение зажмурилась, сглатывая ком. «Жива. Без сознания. Сет говорит… ее огонь почти погас. Но он еще тлеет».
Я закрыл глаза. Жива. Это главное. Остальное… остальное мы починим. Мы всегда все чинили. Вокруг стояла тишина. Не та звенящая тишина перед боем и не мертвая тишина после него. Это была тишина мира. Настоящего, выстраданного мира. Я слышал, как скрипят снасти, как плещутся волны о борт, как Сет отдает тихие команды у штурвала. Я слышал, как Грэг что-то шепчет Иди, которая, судя по всему, тоже была здесь, на палубе. Война закончилась. Мы победили.
И эта мысль не принесла ни радости, ни триумфа. Только бесконечную, свинцовую усталость. Я снова посмотрел на Риту. Она уже не плакала. Она просто смотрела на меня, и в ее глазах, отражавших синее небо, я видел всю цену этой победы. Цену, которую нам еще только предстояло осознать и заплатить до последней монеты. Я снова провалился в темноту, но на этот раз ее рука крепко сжимала мою, не давая утонуть окончательно.
Прошла неделя. Или две. Время слилось в один тягучий, серый кисель из коротких проблесков сознания и долгого, тяжелого забытья. Нас вернули в Соколиный Холм. Наше поместье, наш дом. Он уцелел. И теперь он стал негласным центром нового, рождающегося в муках мира.
В первый раз, когда я смог не просто сидеть, а стоять, опираясь на плечо Риты, я вышел на террасу. Поле перед домом, где мы когда-то устраивали ярмарку, было не узнать. Его переименовали. Теперь это было Поле Единства. И на нем, в самом центре, стоял он. Камень. Огромный, необработанный валун черного гранита, который притащили сюда общими усилиями террианцы и волки-оборотни. На его отполированной до зеркального блеска поверхности была выбита одна-единственная фраза: «Они живы, пока мы помним».
К этому камню бесконечным потоком шли люди. И нелюди. Я видел Кларка. Могучий ящер стоял перед камнем, сняв свой церемониальный шлем, и его обычно непроницаемое лицо было… странным. Скорбным. Рядом с ним стоял Таллос, вожак Волчьих Стай, и его воины. Они не говорили. Они просто стояли, вдыхая запах земли и памяти. Я видел делегации людей-кошек, людей-птиц, гномов из дальних шахт и даже нескольких эльфов, которые, как оказалось, тоже принимали участие в последней битве. Они приносили к камню цветы, оружие павших, простые походные амулеты.
Но больше всего было их. Вдов. Сирот. Стариков, потерявших сыновей, и детей, не дождавшихся отцов. Они подходили к камню, касались холодной, гладкой поверхности, и их горе было таким осязаемым, что, казалось, воздух над полем стал плотнее. Но в этом горе не было ненависти. Не было жажды мести. Была только тихая, светлая печаль и… гордость. Они не были жертвами. Они были семьей героев.