И я мог лишь стоять здесь, в дверном проеме, сжимая зубы, чтобы не войти и не обнять его. Не сказать: «Хватит. Мы найдем другой способ». Потому что другого способа не было. И он знал это так же хорошо, как и я.
Я молча кивнул, хотя он и не мог этого видеть. Кивнул, вкладывая в этот жест всю свою тревогу, гордость и отцовскую боль. Всю веру в то, что он справится. Что вернется. Потом так же тихо прикрыл дверь, оставляя его наедине с голосом авгура и бездной, которая ждала за порогом сна.
Я вернулся к окну и приготовился ждать. Самое трудное в любой операции — это ожидание. Когда ты не знаешь, что происходит, жив ли твой человек, нужна ли ему помощь. Когда можешь только надеяться.
Безмолвная поддержка Макса, которую Грэг почувствовал скорее сердцем, чем разумом, придала ему сил. Что-то теплое коснулось его сознания — не слова, а ощущение. Ощущение того, что его любят. Что в него верят. Что дома его ждут.
Этого хватило, чтобы отпустить последние остатки страха.
«Хорошо, — голос Иди в его сознании потеплел. — Ты готов. Теперь позволь сознанию отделиться от тела, как дым от огня. Не борись с этим ощущением. Доверься мне».
Это было самое страшное — ощущение распада. Словно его «я», его личность, расплеталась на тысячи тонких нитей. Холод, не похожий на обычный холод воздуха, начал просачиваться в него. Это был холод пустоты, холод отсутствия жизни. Границы тела размывались, становились условными. Он чувствовал себя каплей воды, готовой раствориться в океане.
Паника метнулась вверх, как пламя, но он удержал ее. Кольцо. Якорь. Холодный металл на пальце — единственная реальная, осязаемая вещь в этом мире тающих границ. Он сжал пальцы и почувствовал острые грани геральдического орла, выгравированного на печатке. Почувствовал запах оружейной смазки из потайного механизма клинка.
«Да, — прошептал голос Иди. — Именно так. Держись за него».
Отрыв произошел внезапно. Серая, предрассветная дымка, в которой он парил последние мгновения, треснула, как яичная скорлупа, и он провалился сквозь разлом в нечто осязаемое и душащее.
Он упал.
Нет — не упал. Он рухнул вниз, но вместо удара увяз в чем-то липком и живом. Земля под ногами была черной, маслянистой, и она двигалась. Медленно, как густая смола, но настойчиво. Она чавкала при каждой попытке сделать шаг, словно пыталась засосать его, поглотить, переварить. От нее исходил запах — сладковатый, тошнотворный запах гниения и разложения, смешанный с чем-то металлическим. Запах старой крови.
Грэг поднял голову и замер от ужаса.
Небо. Оно было кроваво-красным, цвета засохшей крови, и по нему, как вскрытые вены великана, расползались багровые трещины. Они пульсировали, точь-в-точь как те, что он видел над разрушенным Дальнегорском, но здесь они были ближе. Намного ближе. Из них не просто сочилась тьма — они источали концентрированное отчаяние, такое плотное и осязаемое, что оно давило на плечи, как тяжелый плащ.
Воздух был густым, тяжелым, наполненным не просто звуками, а шепотом. Тысячи голосов сливались в единый, монотонный, сводящий с ума гул. Это были голоса страха, боли, одиночества — всех тех, кто заблудился в этом мире и был поглощен им. Иногда из общего хора выделялись отдельные слова: «помогите», «больно», «холодно», «одиноко». Но чаще это был просто стон, вечный, безутешный стон умирающего мира.
Он огляделся и с ужасом узнал искаженные очертания. Это была Усадьба. Но не та уютная, залитая солнцем Усадьба, где он провел последние месяцы. Это была ее изнанка, ее больное, гниющее отражение.
Фонтан, где днем играли дети Ворониных, теперь извергал черную, маслянистую жижу. Она булькала и плевалась, выбрасывая вверх комья чего-то, что когда-то могло быть водой, а теперь стало концентратом всех страхов и кошмаров. Прекрасные мраморные статуи нимф и сатиров стояли на своих местах, но теперь они были сделаны не из камня, а из застывшей боли. Их лица были искажены в беззвучном крике, руки вытянуты в мольбе о помощи, а из глазниц текли черные слезы, которые никогда не высыхали.
Дом выглядел так, словно его построили из костей и отчаяния. Окна светились тусклым, мертвенным светом, а из-за них доносились звуки — скрежет, царапанье, словно что-то пыталось выбраться наружу. Или попасть внутрь.
«Не смотри, — голос Иди звучал напряженно и далеко, словно доносился издалека сквозь бурю. — Не слушай. Ты для них — маяк. Огонек тепла в ледяной пустыне. Они слетятся на тебя, как мотыльки на свет. Погаси свой свет. Стань таким же холодным, как все вокруг».
И тут он их увидел.
Вдалеке, над черной землей, двигался рой. На первый взгляд он напоминал саранчу — облако мелких, снующих существ. Но при ближайшем рассмотрении становилось ясно, что это не насекомые. Это были обрывки тьмы, сшитые вместе чистой злобой и голодом. Низшие демоны. Каждый был размером с крупную собаку, но без четкой формы — постоянно меняющийся сгусток мрака с парой горящих красных глаз и пастью, полной игольчатых зубов.
Они не летели, а перекатывались волной, пожирая остатки света и жизни, которые еще теплились в этой мертвой земле. Там, где проходил рой, земля становилась еще чернее, еще мертвее. Они двигались без видимой цели, ведомые лишь одним инстинктом — голодом. Голодом по всему живому, теплому, светлому.
И эта волна катилась прямо на него.
Паника ледяными когтями вцепилась в горло. Первобытный, животный ужас заставил его захотеть бежать, но ноги увязли в черной жиже по щиколотку. Он хотел кричать, но голоса не было — только хрипящий, задушенный стон. Рой был все ближе, и шепот в воздухе превращался в визг тысяч голодных тварей, почувствовавших добычу.
Якорь.
Мысль вспыхнула в его сознании, как спасительный огонь. Он изо всех сил вцепился в фантомное ощущение кольца на пальце. Вспомнил его холод, его вес. Вспомнил лицо Макса в дверном проеме, его молчаливый кивок. Вспомнил запах оружейной смазки, тепло дома, звук дождя по окнам.
Он перестал излучать страх. Он заставил себя стать пустым. Холодным. Таким же мертвым, как этот мир. Это далось ему нечеловеческим усилием — подавить самую основу жизни, стремление к теплу, к свету, к любви. Стать камнем среди камней.
Волна тьмы докатилась до него и… прошла насквозь.
Он стоял посреди этого безумного, визжащего потока, но твари его не замечали. Их горящие глаза скользили мимо, не задерживаясь. Он был для них всего лишь еще одним камнем в этой мертвой пустыне, еще одной тенью среди теней.
Когда последний демон пронесся мимо, Грэг увидел, кто их ведет.
«Надсмотрщик» — так он мысленно окрестил эту фигуру. Выше обычных демонов, человекоподобный силуэт, сотканный из более плотной, более осознанной тьмы. На нем было подобие доспехов — черных, переливающихся, сделанных из концентрированного страха. В руке он держал хлыст из чистого мрака, который трещал в воздухе, оставляя за собой следы абсолютной черноты.
В его движениях читалась цель. Он гнал рой в определенном направлении, концентрируя его, словно пастух собирает стадо. И это направление было неслучайным — оно вело к одной из горящих точек на невидимой карте этого мира. К месту силы. К узлу, где магия реального мира еще была жива.
Грэг понял с ледяным ужасом: это была не хаотичная атака. Это была координированная операция.
Движимый отчаянной необходимостью узнать больше, он начал следовать за Надсмотрщиком. Призрачный шаг за призрачным шагом, оставаясь в тени его присутствия. Маскировка держалась, и он осмелел.
А потом почувствовал Его.
В центре этого кошмарного пространства, откуда исходили все команды, было присутствие. Не фигура — присутствие. Зона абсолютного холода и давящей, чудовищной воли. Это был не просто демон. Это было нечто неизмеримо большее.
Полководец.
Он не имел четкой формы — вертикальный вихрь из чистой тьмы, который одновременно притягивал и отталкивал взгляд. Внутри этого вихря, как молнии во время грозы, вспыхивали искры ледяного, нечеловеческого интеллекта. Перед ним висела в воздухе карта — живая, трехмерная модель всего Ашена, сотканная из нитей темной энергии. На ней ярко горели несколько точек: Усадьба Вороновых, руины Дальнегорска, земли На’би, где была Иди.