«Рита!» — крикнул я.
Она обернулась, и в ее глазах я увидел вопрос. Не было времени на объяснения. Я просто посмотрел на нее, и она все поняла. В этом и была наша сила. Мы были одним целым. Она кивнула, ее лицо стало маской холодной ярости.
«Я отвлеку его!»
Она бросилась вперед, прямо к зияющей ране, оставленной Шелли. Она была приманкой. Маленькой, отважной кошкой, дразнящей тигра, чтобы дать своему партнеру шанс нанести смертельный удар. Аватар, почувствовав новую угрозу своему уязвимому месту, взревел и сосредоточил все свое внимание на ней.
А я… я остался один. Я закрыл глаза, стоя на спине этого бога-разрушителя. Я перестал думать о бое, о страхе, о боли. Я сосредоточился на другом. Я почувствовал стальную решимость Риты. Я почувствовал жертвенную любовь Шелли, лежащей без сознания на корабле. Я почувствовал отчаянную смелость Грэга, зажегшего свой огонек во тьме. Я почувствовал мудрое спокойствие Иди, державшей нас всех вместе. Я почувствовал наследие Байрона, тяжестью лежавшее на моей ладони в виде перстня. Я протянул руку и коснулся этого перстня. И через него я почувствовал их всех. Весь Альянс, сражающийся внизу. Весь этот проклятый, прекрасный, несовершенный мир, который не хотел умирать. Вся их надежда, вся их воля к жизни хлынула в меня единым потоком. Мой меч в руке начал сиять не своим, а их светом. Я перестал быть просто Максом Медведевым. Я стал острием копья, которое держал в своих руках целый мир.
Я открыл глаза. Мир вокруг был прежним, но я видел его иначе. Я видел не только колышущуюся плоть Аватара, но и невидимые нити его воли, его структуры. И я видел ее. Точку. Она пульсировала тусклым, больным светом прямо передо мной, скрытая под толщей темной материи.
«Сейчас», — прошептал я.
Это был не выпад. Это был единственный, идеально выверенный шаг. Я не пронзал плоть. Я прошел сквозь нее, как сквозь туман. Все мое существо, вся собранная в нем надежда, вся вера моих друзей, вся любовь моей семьи — все это было сконцентрировано на кончике моего меча. И этот кончик коснулся ядра.
Не было взрыва. Не было крика. Произошло то, чего не могло быть. В точку абсолютного, изначального одиночества я влил каплю чистой, незамутненной любви и единения. В бесконечную апатию я впрыснул дозу отчаянной надежды. Это был парадокс, который не могла выдержать сама ткань реальности. Это было все равно что смешать материю и антиматерию.
Аватар замер. Его хаотичные движения прекратились. Он медленно повернул свою голову-воронку и посмотрел на меня. И в этой бездонной пустоте я на мгновение увидел не ненависть, а… удивление. А потом он начал рассыпаться.
Нет, не так. Он не рассыпался и не таял. Он начал сворачиваться, коллапсировать сам в себя. Его исполинская фигура начала сжиматься, втягиваясь в ту самую точку, из которой он появился. Руки, торс, голова-воронка — все устремилось в бесконечно малый центр, как вода в сливное отверстие. Без звука, без света, без спецэффектов. Просто. Исчезновение.
Через секунду на его месте не было ничего. Только спокойное небо, сияющая защитная сеть и мы с Ритой, стоящие в пустоте. Земля под ногами исчезла. Мы начали падать. Последнее, что я помню, — это рев двигателей «Рассветного Странника» над головой и силуэт Риты, летящей рядом. А потом наступила темнота. Но это была не враждебная, всепоглощающая тьма. Это была обычная, мирная темнота от усталости. Мы победили. По-настоящему. На этот раз — окончательно.
Глава 26
Падение было мягким. Невесомым. Земля под ногами просто исчезла, и я, вместе с Ритой, рухнул в пустоту. Последнее, что я помню, — это рев двигателей «Рассветного Странника» прямо над головой и ее силуэт, летящий рядом, такой же безвольный, как и мой. А потом — тьма. Не враждебная, не холодная пустота Аватара. Обычная, теплая, спасительная темнота, в которую проваливаешься, когда тело и душа наконец-то говорят тебе: «Все, мужик, приехали».
Очнулся я на палубе. Надо мной было синее-синее небо, по которому лениво плыли белые облака. Никаких разломов, никакой багровой хмари. Просто небо. Я лежал на чем-то мягком, и голова моя покоилась на чьих-то коленях. Я с трудом повернул голову. Рита. Она сидела на палубе, прислонившись спиной к борту, и держала мою голову. Ее лицо было бледным, измазанным сажей и чужой кровью, волосы спутаны. Но она смотрела не на меня. Она смотрела на это мирное небо. И по ее щекам, впервые за все время, что я ее знал, беззвучно текли слезы. Она не всхлипывала, не дрожала. Она просто плакала. Молча. Как плачут самые сильные люди, когда их внутренняя плотина наконец-то дает трещину.
Я попытался что-то сказать, но из горла вырвался лишь хрип. Попытался пошевелить рукой, но тело было чужим, свинцовым. Вся та сила, вся та надежда мира, что текла через меня, исчезла, оставив после себя выжженную пустыню. Я был пуст. Абсолютно, оглушительно пуст.
Рита опустила взгляд, встретившись со мной глазами. Она ничего не сказала. Просто провела рукой по моим волосам, смахивая прилипшую прядь со лба. В этом простом жесте было все: облегчение, боль, горечь потерь и бесконечная, всепоглощающая любовь.
«Шелли?» — мой голос был чужим, скрипучим.
Рита на мгновение зажмурилась, сглатывая ком. «Жива. Без сознания. Сет говорит… ее огонь почти погас. Но он еще тлеет».
Я закрыл глаза. Жива. Это главное. Остальное… остальное мы починим. Мы всегда все чинили. Вокруг стояла тишина. Не та звенящая тишина перед боем и не мертвая тишина после него. Это была тишина мира. Настоящего, выстраданного мира. Я слышал, как скрипят снасти, как плещутся волны о борт, как Сет отдает тихие команды у штурвала. Я слышал, как Грэг что-то шепчет Иди, которая, судя по всему, тоже была здесь, на палубе. Война закончилась. Мы победили.
И эта мысль не принесла ни радости, ни триумфа. Только бесконечную, свинцовую усталость. Я снова посмотрел на Риту. Она уже не плакала. Она просто смотрела на меня, и в ее глазах, отражавших синее небо, я видел всю цену этой победы. Цену, которую нам еще только предстояло осознать и заплатить до последней монеты. Я снова провалился в темноту, но на этот раз ее рука крепко сжимала мою, не давая утонуть окончательно.
Прошла неделя. Или две. Время слилось в один тягучий, серый кисель из коротких проблесков сознания и долгого, тяжелого забытья. Нас вернули в Соколиный Холм. Наше поместье, наш дом. Он уцелел. И теперь он стал негласным центром нового, рождающегося в муках мира.
В первый раз, когда я смог не просто сидеть, а стоять, опираясь на плечо Риты, я вышел на террасу. Поле перед домом, где мы когда-то устраивали ярмарку, было не узнать. Его переименовали. Теперь это было Поле Единства. И на нем, в самом центре, стоял он. Камень. Огромный, необработанный валун черного гранита, который притащили сюда общими усилиями террианцы и волки-оборотни. На его отполированной до зеркального блеска поверхности была выбита одна-единственная фраза: «Они живы, пока мы помним».
К этому камню бесконечным потоком шли люди. И нелюди. Я видел Кларка. Могучий ящер стоял перед камнем, сняв свой церемониальный шлем, и его обычно непроницаемое лицо было… странным. Скорбным. Рядом с ним стоял Таллос, вожак Волчьих Стай, и его воины. Они не говорили. Они просто стояли, вдыхая запах земли и памяти. Я видел делегации людей-кошек, людей-птиц, гномов из дальних шахт и даже нескольких эльфов, которые, как оказалось, тоже принимали участие в последней битве. Они приносили к камню цветы, оружие павших, простые походные амулеты.
Но больше всего было их. Вдов. Сирот. Стариков, потерявших сыновей, и детей, не дождавшихся отцов. Они подходили к камню, касались холодной, гладкой поверхности, и их горе было таким осязаемым, что, казалось, воздух над полем стал плотнее. Но в этом горе не было ненависти. Не было жажды мести. Была только тихая, светлая печаль и… гордость. Они не были жертвами. Они были семьей героев.
«Мы объявили этот день Днем Памяти, — тихо сказала Рита, заметив мой взгляд. — Он будет отмечаться каждый год. По всему Ашену».
«Ашену?» — переспросил я.