– покоряющая блеском роскоши, другая – прелестью и благоуханием юности; одна – страстью, другая – невинностью. Наконец-то они встретились, несмотря на все разделяющие их преграды, и тяжелое бархатное платье герцогини касается простого белого платьица Коломбы.
И хотя Коломба еще не пришла в сознание, трудно было сказать, кто из двух женщин бледнее. Очевидно, это безмолвное созерцание больно задевало тщеславие герцогини, убивая все ее надежды.
– О да! – невольно прошептала она. – Она красива, она очень красива! – И при этих словах госпожа д'Этамп судорожно сжала руку девушки.
Коломба открыла свои большие глаза и сказала:
– Ой, сударыня, вы сделали мне больно!
Герцогиня тотчас же выпустила ее руку. Сознание вернулось к Коломбе не сразу. Вскрикнув от боли, она еще несколько секунд удивленно смотрела на госпожу д'Этамп и никак не могла собраться с мыслями. Потом спросила:
– Кто вы, сударыня, и куда меня везут? – И тут же, отшатнувшись, вскрикнула: – А-а! Помню, помню! Вы герцогиня д'Этамп!
– Молчите! – повелительно прошептала Анна. – Скоро мы останемся наедине, и тогда можете кричать и удивляться сколько душе угодно.
Слова герцогини сопровождались жестким, надменным взглядом; но отнюдь не этот взгляд, а только чувство собственного достоинства заставило Коломбу сдержаться, и всю остальную часть пути она хранила молчание.
Когда же экипаж остановился у дворца д'Этамп, девушка по знаку герцогини последовала за ней в домашнюю часовню.
Оставшись наедине, соперницы минуту или две молча смотрели друг на друга испытующим взглядом, причем выражение их лиц являло резкий контраст: Коломба казалась спокойной; ее поддерживала вера в провидение и надежда на Бенвенуто; Анна была взбешена этим спокойствием, и, хотя лицо ее заметно исказилось, она старалась подавить гнев, так как рассчитывала на свое могущество и на несокрушимую силу воли, чтобы сломить беззащитную девушку.
Госпожа д'Этамп заговорила первая.
– Ну вот, мой юный друг, вы и вернулись под власть родителя, – начала она тоном, в котором, несмотря на всю мягкость, звучала скрытая издевка. – Но прежде всего позвольте мне выразить восхищение вашей смелостью.
Вы… вы необычайно смелы для своего возраста, дитя мое!
– О, сударыня, это потому, что мне помогает бог, –
просто ответила Коломба.
– О каком боге вы изволите говорить, мадемуазель?.
А-а! Очевидно, речь идет о Марсе! – сказала герцогиня, иронически щурясь, как она привыкла это делать при дворе.
– Я знаю только одного бога, сударыня. Бога доброго и милосердного, который заповедал богатым быть щедрыми, а великим – смиренными. И горе тем, кто не признает его, ибо настанет день, когда и он не признает их!
– Превосходно, превосходно, мадемуазель! – воскликнула герцогиня. – Да и время сейчас вполне подходящее для проповедей. Я от души поздравила бы вас с талантом проповедницы, если бы не считала, что все это лишь наглая попытка приукрасить бесстыдство вашего поступка.
– Я не собираюсь перед вами оправдываться, сударыня.
Да и по какому праву можете вы обвинять меня? – слегка пожав плечами, но без раздражения возразила Коломба. –
Вот когда меня спросит отец, я повинюсь ему с должным почтением. А если он станет меня бранить, постараюсь оправдаться. А до тех пор, герцогиня, разрешите мне молчать.
– Понимаю, милочка! Вас раздражает мой голос. Вы предпочли бы остаться в одиночестве и помечтать о своем возлюбленном. Не так ли?
– Никакой шум, даже самый неприятный, не помешает мне думать о нем, сударыня, особенно если мой любимый в беде.
– И вы осмеливаетесь открыто говорить о своей любви!
– Вы, герцогиня, тоже любите его, но боитесь в этом сознаться. Вот и все различие между вами и мной, сударыня.
– Дерзкая девчонка! – вырвалось у герцогини. – Кажется, она бросает мне вызов!
– О нет! Что вы, сударыня! Это не вызов – просто я отвечаю на ваш вопрос; вы же сами принуждаете меня к этому. Оставьте меня наедине с моими мечтами, и я не стану мешать вашим замыслам.
– Ну что ж, пеняй на себя, дитя мое! Раз ты считаешь себя достаточно сильной, чтобы бороться со мной, раз ты призналась мне в своей любви, признаюсь и я тебе, и не только в любви, но и в ненависти. Ты права: я люблю Асканио и ненавижу тебя! Да и к чему, в самом деле, мне лукавить? Ведь только тебе одной я могу сказать все, ибо тебе никто не поверит, что бы ты ни вздумала болтать обо мне. Да, я люблю Асканио!