Аслан не знал, когда надо начинать, есть ли в шугли какой-нибудь особый ритуал, приветствие противника. Поэтому он ничего не предпринял, когда к нему быстро подскочил Чалхия, сорвал рукой мохнатую шапку, и, пригнув этой же рукой его голову, ударил кольцом сверху вниз.
Он не почувствовал боли, выпрямился, схватил руку противника. Но тот успел за это время несколько раз полоснуть Аслана по голове. Сатитени хевсура попало в уже кровоточащую рану, и теперь острая боль обожгла его. Он только успел сбить шапку с Чалхии, а его собственная кровь уже текла по лбу и заливала ему глаза.
— Сражайся, Аслан! — услышал он истошный крик Балии. — Я с тобой! Бей его!
Хевсур опять подскочил к противнику и попытался схватить его за шею или воротник, но запястье его попало словно в металлические тиски. Вооруженные руки бойцов встретились, кольца порвали широкие рукава черкесок.
Что же ты, Аслан? Неужели ты еще не понял это оружие? Это та же самая боевая сталь, которая режет в виде кинжала, рубит шашкой, летит пулей. Разве ты не узнал ее смертельный холод, не почувствовал ее жаждущих чужой крови зубьев? Надо только не мешать оружию, надо только немного помочь ему, и оно само справится с податливой человеческой плотью.
Отступить и ударить сверху. Полоснуть справа — налево, еще так же. Вот и на противнике уже кровавая маска. Почувствовал, как содрогнулось его тело под очередным ударом? Слаба человеческая плоть, слаба. Ведь он уже ничего не видит и почти ничего не понимает от крови и боли. А ты наоборот все видишь, все понимаешь. Вот враг опять отшатнулся, а маленький Балия вскочил с камня и выронил из рук костыль. Какая-то девушка упала в обморок от вида крови, и ее несут к роднику. Мужчины-хевсуры следят, не отрываясь, за поединком, а старики кивают в такт ударам седыми головами. Если бы не кровь, залепляющая глаза, он бы рассмотрел и птиц в небе, и листья на деревьях, весь этот ужасный и великолепный мир окинул бы он взглядом, рассмотрев каждую ничтожную песчинку! Как прекрасна жизнь!..
В этот момент Аслан почувствовал, что бить больше некуда. Чалхия сидел на земле и держал, заслоняясь, руку с окровавленным кольцом над головой.
— Ты победил, Аслан! — закричал Балия куда-то в небо, будто его друг был там, а не стоял растерянно на земле залитый кровью. — Это мой друг и брат, хевсуры! Это великий воин Аслан! Наш друг и брат, хевсуры!..
2003 год. Московское море
Ушел… Это ведь прекрасно. Она пыталась сама себя уговорить и не расстраиваться. Но чувствовала, что готова заплакать. Прижимала обе ладони к лицу и затравленно озиралась по сторонам. Лес и так был не очень-то гостеприимным. А теперь она знала, что где-то совсем недалеко от нее этот человек. Он не мог уйти далеко. Это точно. А больше всего Мила с детства боялась внезапности. Однажды она чуть не упала в обморок, когда добрый папа, чтобы поиграть, кинулся на нее с хищным возгласом из темной кухни.
Она могла решиться на любой подвиг, но только ей нужно было время, чтобы на него настроиться и морально подготовиться. Прошлой весной она два месяца подряд регулярно смотрела, как в парке прыгают с тарзанки смельчаки. Она приходила, вставала у дерева и смотрела. Прошло два месяца. И однажды она пришла, с ледяным спокойствием бывалого человека подписала необходимую бумагу о том, что все происходит по ее личной инициативе, поднялась на вышку и прыгнула. Инструктор был в шоке. Она в эйфории. Но если бы ее заставили прыгать в первый же день, она бы ни за что не согласилась. Страшно.
Следы на песке очень быстро терялись в траве, но если ее приятеля не сильно шатало из стороны в сторону, то направление она примерно поняла. Особых вариантов тут не возникало. Идти можно было только туда, наверх. В глубину.
Никакой примятой травы. Никаких следов крови. Это только в кино все следы вывешиваются прямо перед твоими глазами. А в жизни — их надо искать. И она искала. Возвращалась и начинала сначала. Сидела на корточках, рассматривала траву и крутила головой.
Но так ничего и не обнаружила.
Теперь она брела вглубь леса, все дальше и дальше удаляясь от берега. Лес в этом месте был посуше. И бурелома не было. Вот бы только на ноги что-нибудь — и, в общем, пережить можно. Иногда она замирала, вся внутренне подбиралась, прислушивалась.
Один раз ей показалось, что она слышит что-то. Шорох какой-то совсем рядом. Но когда она ринулась в ту сторону, из зарослей взлетели в небо две довольно крупные птицы. Мила только заморгала от неожиданности.
Солнце куда-то пропало. Она и не заметила, как небо заволокло тучами. Лес вокруг сразу утратил оптимистичность. Стал мрачным. Затаившимся.
Она остановилась и набрав побольше воздуху крикнула:
— Аууу!
И долго слушала…Тишина.
Когда она увидела, что вдалеке, за темными деревьями, начинает проглядывать какой-то свет, то сил у нее сразу прибавилось. Она рванула на этот свет, только успевая отводить от лица ветки. За лесом было поле. Но заросшее высокой, по пояс, травой. И никаких признаков близкого жилища людей пока не наблюдалось. А вот идти по нему было гораздо труднее, чем по лесу. Ноги вообще не могли нащупать, куда ступить. Кругом под травой росли обжигающе занозистые колючки. Пришлось обходить поле по краю.
А когда она обогнула лесистый мыс, то чуть не закричала от радости. Прямо в уютном уголке, спиной к деревьям, окнами к полю стояла маленькая одинокая избушка.
Когда Мила подошла, то с замиранием сердца увидела, что дверь заперта на замок. Но рядом в сарайчике кто-то топтался.
Куры.
Значит, хозяин рано или поздно вернется.
Она села на ступеньки и стала ждать…
Мила сидела и думала, что получилось просто ужасно. Что человек, которому она обязана жизнью, сейчас пытается пройти через тот же лес, и что каждый его шаг отдается ужасной болью. Но у него ведь точно такая же цель, как и у нее — выйти. Не станет же он теперь жить в лесу. А значит, она его попросту бросила на произвол судьбы. Дура.
Она надеялась, что обязательно найдет его. Но даже если он шел в десяти метрах от нее и не хотел, чтобы она его видела, она бы его не увидела.
Ну куда ей за ним идти? Куда?
Небо совсем затянуло. Пошел мелкий дождик. Мила спряталась под крыльцо.
Она просидела так очень долго. Когда где-то вдалеке послышался собачий лай, она встрепенулась. Встала. И увидела, как из-за дома к ней несется небольшая рыжая дворняжка, а за ней, опираясь на палку, вышла бабка в платке и в полиэтиленовой накидке.
Мила кинулась ей навстречу. Собака прыгала вокруг, виляла хвостом и звонко лаяла. Никаких претензий у нее к Миле не было.
— Бабушка! Милая! Помогите!
И она рассказала ей все, совершенно не придавая значения тому, о чем он просил не говорить. Бабка поцокала языком, покачала головой, поахала. Постояла, подумала и сказала, что искать потерявшегося человека в лесу надо бы с Белкой.
— Ты, эта вот, быстро ходишь, молодая. Бери ее, да беги. А я следом пойду.
— Да я не быстро… У меня вон, смотрите, все ноги сбиты. Может, найдется у вас чего-нибудь. А то совсем не могу уже идти…
— Найдется.
Бабка была сухонькая, бодренькая. В тонусе. С умными серыми глазами. И какая-то несуетливая. Это успокаивало. И Мила подумала, что теперь-то они вместе все сделают как надо.
Бабка отперла замок, вытерла ноги о половичок, на котором так долго сидела Мила, и вошла в дом. Вынесла Миле резиновые галоши. Чуть велики оказались. Но в Милиной ситуации это было даже лучше. Ничто ноги не сжимало.
Бабка привязала к ошейнику веревку и сказала:
— Дойдешь до леса — веревку сними. Пусть эта вот бежит сама где хочет. Ты ей только повторяй все время: «ищи, Белка». Ой, она у меня умная такая… Если не ушел далеко — найдет. И я тож за вами потихоньку.
Мила побежала за Белкой. Веревка, оказывается, была нужна для того, чтобы тащить за собой Милу, а не Белку.