Когда Перикл выступил из гавани со своим флотом, Алкивиад сопровождал его. Чума несколько ослабела, но лишь настолько, чтобы дать возможность подумать о самом необходимом. Начавшаяся война, потребовала солдат, но оказалось, что чума сильно уменьшила количество людей, способных носить оружие.
Так же как на море, так и на суше при осаде Потидайи успех и на этот раз сопровождал Перикла, но это уже не имело значения, так как борьба партий охватила всю Элладу и рознь, угасавшая в одном месте, вспыхивала в другом: сегодняшние друзья становились завтра врагами, союзники поминутно менялись, то что выигрывалось в одном месте, проигрывалось в другом; война раздробилась на мелкие отдельные схватки.
Известие, что афинский народ вступил в переговоры со Спартой, заставило Перикла ускорить свое возвращение, он хотел ободрить афинян, рассчитывал удержать их от постыдных условий, но афиняне, потрясенные ударами судьбы, были настроены более чем когда-либо благоприятно для тайных планов Диопита и его единомышленников.
Жрец Эрехтея переболел чумой, но поправился. С этого времени его дикое, фанатическое усердие еще более усилилось; в своем спасении от смертельной опасности он видел божественное указание.
Однажды на Агоре стояла кучка людей и внимательно слушала стоявшего среди них, так как афиняне снова стали осмеливаться собираться, хотя еще незадолго до этого бегали друг от друга, как от самой чумы.
Человек, ораторствовавший в этом кружке, не только с жаром заступался за Перикла, но и смело выступил против суеверия, жертвою которого сделался афинский народ.
Так как в числе слушателей было много приверженцев Диопита и Клеона, то возник спор, кончившийся тем, что на оратора напали его противники.
В эту минуту мимо шел жрец Эрехтея, сопровождаемый довольно большим числом его приверженцев и друзей. Когда он услышал, что хвалят Перикла и осуждают суеверие, черты его лица приняли мрачное, угрожающее выражение. Несколько мгновений он стоял, подняв глаза вверх, как бы ожидая совета свыше, затем заговорил, обращаясь к народу:
— Знайте, афиняне, — говорил он, — что в эту ночь боги послали мне сон и теперь вовремя привели меня сюда. В Афинах долгие годы совершались преступления за преступлениями. Софисты и отрицатели богов смущали вас, гетеры овладели вами; храмы и божественные изображения воздвигались не во славу богов, а для поощрения расточительности, из простого тщеславия, на пагубу благочестия отцов. То, что вы теперь переносите, послано вам в наказание за расточительность, за отрицание богов. Не в первый раз гнев богов поражает эллинов и вы знаете каким образом в древние времена смягчали их гнев, вы знаете, что часто боги умиротворялись только высшею из всех жертв, человеческой жертвой. Схватите этого богоотступника! Его жизнь за дерзкое отрицание богов и так должна быть у него отнята — это преступник, которого ожидает неизбежная смерть, но вместо того, чтобы принять смерть от руки палача, он должен быть, по древнему обычаю, принесен, как очистительная жертва богам, должен быть с музыкой и пением проведен по всему городу, затем сожжен и пепел его развеян по ветру.
Во время речи жреца, народ все прибывал; в числе слушателей был и Памфил. Когда он услышал, что желают предать смерти друга и защитника Перикла, то сейчас же выразил свое согласие.
— На берегу Элиса день и ночь горят костры, на которых сжигают погибших от чумы — там найдется место и для этого преступника, — сказал он, схватил обвиняемого и хотел потащить его за собою, но в это время по Агоре проходил Перикл. Он услышал шум и подошел узнать о его причине.
Из громких криков толпы он узнал, что собираются принести в жертву богам богоненавистника Мегилла. Перикл бросился было ему на выручку, но его остановил Диопит.
— Назад, Перикл! — закричал жрец Эрехтея, — или ты хочешь и на этот раз отнять у богов то, что им принадлежит по праву, чего они повелительно требуют! Неужели ты хочешь воспретить афинянам принести искупительную жертву, и, наконец, спастись от беды, в которую поверг их никто другой, как ты сам? Разве ты не видишь до чего довело твое ослепление, некогда благословенный богами народ? По твоей милости он забыл древние благочестивые обычаи, стал стремиться к богатству и тщеславному блеску, к ложному свету и даже слушал речи богоотступника.
— А ты, Диопит, — с серьезной и спокойной решимостью возразил Перикл, — куда думаешь ты вести афинян? К фанатическому убийству граждан? К возобновлению грубых, бесчеловечных обычаев, от которых с ужасом отвернулся ясный эллинский дух?