Мысля так, я наметил взять бутылочку-другую «копейки», чипсов, колбаски какой-нибудь. Можно и лапшу быстрой заварки. Но это потом, а сперва надо бы прикупить, так сказать, «на горячее блюдо» — сосиски, сардельки… Поодаль, у самого вестибюля станции находился передвижной фургон-холодильник Черкизовского мясокомбината, чья продукция была дешевой и, как говорится, по нижней планке. Не то, чтобы говно, не то, чтобы жрать невозможно… нет, но безвкусно, пресно, скучно. Крахмал голимый, если в двух словах. Тем не менее популярностью «Черкизово» пользовалось благодаря цене. И сейчас к фургону змеилась очередь, правда, сравнительно небольшая. А обычно там приходится чуть ли не полчаса торчать.
Вот я и задумался: не пойти, не взять ли сосисок? Или шпикачек. Сварить, обжарить, да с кетчупом, с зеленым горошком… Взлетит как самолет, чего там говорить!
Покуда я так размышлял, доорал свою херню Укупник, из динамиков с романтическим надрывом завыл еще один эстрадный гомункул — Влад Сташевский, кумир недозрелых прыщавых дев. Его тоже насильственно впихивали в эфиры и, похоже, попадали в коллективное бессознательное. От целевой аудитории «обратка» шла бурно и денежно. И это при крайне скромных вокальных данных исполнителя.
Сумасшедшая белая луна,
В ночь ушедшая звонкая струна,
Сумасбродная, вспомни мой мотив,
Душу грешную утром отпусти!..
Так голосил сей персонаж, и я вдруг подумал о том, на что отродясь не обращал внимание. Насколько эти пошлые рулады похожи на то, что много лет спустя изливал в уши дам «бальзаковского возраста» еще один соловей: Стас Михайлов. Ведь весь расчет песен того и другого на одни и те же психологические точки. Абсолютно! Словно оба с разницей в двадцать лет пели именно для одних и тех же людей женского пола: когда те были юными девчушками, грезившими о принцах на белых и вороных конях; и когда стали перезрелыми тетеньками с неудавшейся личной жизнью. Принцы как-то проскакали мимо, и даже шоферы, токари, пекари и слесари не особо задержались. И вот осталось только слушать Стаса Михайлова и мечтать, что все-таки один лысый беззубый принц на облезлой кобыле когда-нибудь вдруг постучится в дверь…
Мысленно рассмеявшись этому, я решил приобрести несколько шпикачек и направился к черкизовской кибитке.
Потом я не раз вспоминал этот момент, и убеждался, что интуиция моя сработала быстрее, чем зрение и слух. Точно невидимая молния тревоги пронеслась по толпе, коснулась меня… И через миг я услыхал отчаянный женский вскрик.
Я резко повернулся.
Метрах в полуста от меня толпа как-то так всколыхнулась, как волна. И резкий, злой повелительный выкрик:
— Стой! Стой, гад!
Из толпы вырвался какой-то парень в замухрыженных штанах и куртке, в грязных кроссовках. Он понесся стремглав наискосок через площадь в сторону бетонного забора, ограждавшего территорию Академии. Там, я знаю, были лазейки, через которые можно было прошмыгнуть к спорткомплексу, и дальше к улице Хлобыстова. Где дворы, заросли — ищи-свищи.
— Стой! — вновь грозный приказ.
И я увидел еще двух бегущих: крепкие, неприметно одетые парни. Похоже, опера угрозыска. Двигались они довольно резво, но преследуемый летел пулей. То ли бегун по жизни, то ли страх бешено придал сил.
Уйдет?.. — мелькнуло у меня.
Тот мчался прямо на меня. То есть, по простейшим прикидкам, должен был промчаться в метре-полутора левей. Люди, мимо которых он несся, шалели, столбенели, а он постепенно отрывался от оперов.
Я собрался. Секунда. Две. Десять метров. Пять. Метр!
Я резко бросил себя влево. В общем, нормальный силовой прием хоккейного защитника, встречающего форварда соперников. Нарушитель бежал отчаянно, с наклоном корпуса вперед — и я на противоходе врезал ему плечом в голову и шею.
Сам не ожидал такого эффекта! Мужик как будто налетел на столб. Его отбросило, он грохнулся на асфальт, нелепо взбрыкнув ногами. И уж, конечно, ни о каком беге речи идти не могло. В боксе это как минимум «тяжелый нокдаун», после которого рефери раздумывает, продолжать бой или нет…
В нашем случае в роли судей выступили двое розыскников. Тяжело дыша, они подбежали ко мне:
— Уф-ф!.. Добегался, паскуда!..
Один пнул лежащего в бок.
— Вставай! Не в плацкарте!
Второй повернулся ко мне. Это был крупный парень лет тридцати с лицом небритым, раздраженным и усталым. Мне, впрочем, он постарался улыбнуться: