Комментарий к II. 1626 н.э.: Декабрь. Французское королевство, Париж
Within Temptation - Our Solemn Hour.
Над Парижем холодный северный ветер спиралью закручивает тонкие струи дыма и вздымает их еще выше в небо, прежде чем превратить в серое ничего.
Идет снег.
На редкость густой для декабря, он не тает, едва коснувшись земли, а остается на ней ровной белой вуалью – подобно тем, что носят монахини.
В густоте сумерек снег кажется еще ярче, чем есть на самом деле.
Я никогда не любил его, но сегодня я не в дозоре, и он превосходно заглушает мои шаги.
Громада Нотр-Дама на той стороне Сены едва видна за стеной снега, по косой валящего с небес, а от Сен-Шапеля, обычно вонзающего свои шпили в облака, остались лишь смутные буро-сизые очертания.
Через некоторое время их не станет видно вовсе, и на Париж опустится слепая ночь.
Для меня это наиболее удобное время суток: мой кроваво-красный плащ сливается с темнотой и я становлюсь одной из множества секундных теней-видений, скользящих по стенам спящих домов.
Под покровом ночи парижские улицы не признают неподготовленных и никогда не снисходят к умелым.
Если ты вышел в ночь один, то ты либо убийца, либо убит.
Я принадлежу ночи настолько, насколько ей может принадлежать человеческое существо.
Пожалуй, я буду честен, если скажу, что она – мой второй хозяин, моя вторая покровительница.
Белый крест на моей груди светится в темноте подобно снегу, но он никогда не выдает меня улицам. Большинство боится сделать даже шаг в мою сторону.
А те, кто не боится, не успевают сделать второй.
Красный крест под воротом рубашки, скрытый от посторонних глаз, всегда добавляет уверенности.
Монсеньор не устает требовать от меня быть с этим осторожнее, но я не могу просто так снять цепочку со своей шеи – в конце концов, монсеньор сам не расстается со своим знаком принадлежности к Ордену.
Что уж говорить о форме, которую он дал нам, просто поменяв цвета местами. Белый на красном вместо красного на белом – это даже чересчур символично.
Раньше мы просто проливали кровь.
Теперь наша кровь – все, что нам осталось. Все, что у нас есть, и все, что мы можем отдать.
И этого не мало.
Очертания Парижа медленно пропадают под полами ночного покрывала.
Письмо, которое я должен передать Сезару у ворот Сен-Дени, приятно греет грудь, напоминая о том, что моя жизнь принадлежит делу куда большему, чем просто служба.
Важнее службы своей стране может быть только служба миру.
И я бесконечно счастлив, что мой Магистр счел меня достойным этого бремени.
Сколько лет мы были вынуждены скрываться в том самом городе, в котором нас уничтожили три столетия назад… И вот монсеньор открыто носит на своей груди – нет, еще не наш, но мальтийский крест* (хотя есть ли большая разница?), а мы почти не скрываем, что принадлежим чему-то более великому, чем остальные.
Ассасины глупы, думая, что, устранив Магистра, они смогут убедить или заставить мягкосердечного Луи даровать своему народу свободу.
Я вспоминаю Шале и понимаю, что где-то глубоко внутри даже сочувствую его участи.
Хотя чего он ожидал, не знаю.
В итоге весь этот глупый заговор привел к тому, что теперь мы едины и можем открыто носить свой крест – как и раньше. И за это я даже благодарен Шале.
Сбоку, в переулке, отчетливо мелькает тень, а потом сквозь ночную тишину до меня доносится бряцанье оружия и хруст снега под тяжелыми сапогами.
Я не сбавляю шага: хотя в эту холодную ночь я был бы не прочь согреться в драке, письмо – важнее.
Но через некоторое время я спиной начинаю чувствовать, что это – не обычные воры или головорезы, которыми полон ночной Париж.
Я мастерски делаю вид, что не слышу и не вижу того, что происходит вокруг, и лишь упорно двигаюсь к цели, а боковым зрением цепляю светлую тень на крыше слева от меня.
Улица достаточно широка, а крыши высоки для того, чтобы нельзя было спрыгнуть на меня, если я буду держаться в середине мостовой.
Скрип снега под сапогами со спины приближается.
- Эй, месье!
Я оборачиваюсь – безмолвно; лишь крылья моей формы описывают в хрустяще-морозном воздухе красный полукруг.
- Да, сударь? Вам помочь? – облачко пара срывается с моих губ и бесследно растворяется в ночи.
Вежливость – не только условность, но и привычка. Мои однополчане все еще пытаются научить меня грубить в ответ, но в данном случае я – плохой ученик.
Передо мной человек в синем плаще: краем глаза я ловлю, как светлая тень исчезает за очередным дымоходом.
Совпадение?
- Вы странно торопились, господин гвардеец, - королевский слуга даже не пытается скрыть своего намерения, уже сжимая ладонью рукоять шпаги. – Я подумал, может, вы заблудились и мне проводить вас?
Я улыбаюсь и почти физически чувствую, как крест на моей шее становится теплее: сколько бы ни было столкновений между нашими полками, Жан-Арман дю Пейре – верная правая рука Магистра.
Сложно сдерживать улыбку, наблюдая, как они играют в противостояние перед королем, когда на самом деле они вместе – та сила, что держит Францию.
- Я подумал точно то же самое, сударь, - тени нигде не видно, но именно поэтому нельзя расслабляться, - И в этом же предлагаю вам свои услуги.
Гвардеец Его Величества открывает рот, но я позволяю себе перебить его:
- Месье, стоять на месте сегодня ночью слишком холодно. Позвольте не делать вид, что мы еще не знаем, для чего остановились здесь.
Он тихо усмехается:
- С удовольствием, сударь.
Я лишь коротко киваю: он мне не знаком, а значит, Ордену не принадлежит.
Монсеньор будет доволен, дю Пейре сделает скорбное лицо перед Королем, его полк потеряет одного своего скучающего солдата, а я все-таки смогу согреться.
Я обещаю себе, что покончу с ним быстро. С одной стороны, я не могу привести следующего за мной ассасина к Сезару, а с другой – ждать, когда мне воткнут в спину скрытый клинок, я тоже не очень-то желаю.
Мой ночной противник вытягивает из ножен шпагу. Я отбрасываю волосы со лба и силюсь скрыть улыбку: я давно не позволял себе драться по пустякам, да еще и на улице, и успел соскучиться по волнующему азарту схватки.
Мой противник делает шаг вперед.
Звон, захват, поворот, мой выпад, его отступление – и снег продолжает падать вокруг нас. Но он больше не холодит; стихия придает сил и будто бы участвует в нашем танце.
А я танцую. Танцую, позволяя себя слиться с ночью, слиться с холодом, и мой белый крест сейчас как никогда похож на мой красный крест.
Снова звон, снова сталь скользит блестящей змеей, готовой ужалить в тот момент, когда другой отвлечется. Его финт, еще один захват, быстрый отшаг назад – звон растворяется в ширине промерзшей улицы.
Я отбиваю нацеленный в горло удар и на крыше ближайшего дома замечаю ту же самую тень.
Но она не двигается, замерев в шаге от края, и мне кажется, что, если бы не снежная пелена, мы бы встретились друг с другом взглядом.
Из-за этого я мешкаю и лишь в последний момент уворачиваюсь. Наш танец распадается, когда сталь, для меня холоднее, чем воздух, огненным языком проводит по боку.