На этот раз я поворачиваюсь к нему лицом и сжимаю его плечо, но не нахожу слов и лишь молча надеюсь, что он прочтет по глазам.
В этот момент я бы все отдал за то, чтобы оказаться на его месте.
- Идем в город, - вместо всего остального произношу я. – Там нуждаются в нашей помощи.
После того, как на улицах мы разошлись, я больше никогда не видел маршала де Клермона.
***
К середине ночи большинство кораблей, не выходивших из порта из-за бури, покинуло Акру. Вместе с женщинами и детьми отплыл Анри де Лузиньян со своим войском, Жан де Вилье с своими братьями и казной Ордена и немногочисленные еще остававшиеся в Акре тевтонцы.
Брат Пьер, маршал Храма, заставил брата Тибо и брата Жака отплыть с ними и забрать все те деньги, за которые мы некогда собирались выкупить весь город.
Акра осталась за кормой их галер, а мы остались догорать в ней.
Лузиньян пообещал отправить корабли назад.
Я криво улыбаюсь, с разворота по рукоять погружая меч в грудь противнику.
С того момента, как мы оставили ворота Сен-Антуан, бой идет на улицах. Я уже давно не видел никого, кроме своих братьев, еще как-то сопротивляющихся, и горожан, десятками погибающих от рук сарацин.
Каждый раз, когда я вступал в бой за чью-то жизнь, вокруг меня отнимали еще дюжину. Нас было слишком мало, и наши овеянные легендами белоснежные плащи сегодня стали для людей обычными белыми тряпками, на которых кровь просто видна была ярче, чем на их одеждах.
В переулке на меня вылетает растрепанная женщина, прижимающая к груди маленького ребенка. Она отчаянно цепляется за мой плащ и плачет, утыкаясь лицом мне в плечо.
- Пожалуйста, - вылавливаю я из ее неразборчивой речи. – Умоляю вас, сэр. Не меня… Не меня – ребенка!
Я нахожу время для того, чтобы обнять ее одной рукой, пока ее погоня еще не добралась до нас.
Время для Устава уже давно прошло.
Двое сарацин выворачивают из-за угла с довольными ухмылками на лицах, уверенные в том, что их добыча никуда не денется.
Я отодвигаю женщину себе за спину и позволяю щиту упасть на обугленную мостовую.
- Ихриб бейтак, гяур, - с ненавистью шипит один из них, а потом вдруг переходит на мой язык. – Мне будет приятно почувствовать, как ты умрешь на острие моего меча, тамплиер.
Я оставляю угрозу без ответа.
Без щита стало легче двигаться. Тело больше не болит – оно словно превратилось в камень после того, как был смертельно ранен магистр. Сражаться сейчас было просто – так просто, как будто мне снова было пятнадцать лет и я выходил на свою первую битву под черно-белым знаменем Ордена Храма.
Я подныриваю под удар одного, оставляя его преградой между собой и вторым, и с оттягом, снизу вверх, режу по кольчуге. Враг теряет равновесие, и этого хватает, чтобы я успел замахнуться, с еще одним шагом оказаться у него за спиной и рубануть по незащищенной шее.
Горячая кровь обжигает лицо.
- Вакиф, гяур, - обезглавленное тело первого сарацина падает, открывая ранее угрожавшего мне неверного. Сейчас он прижимает лезвие сабли к горлу замеревшей женщины, а довольная ухмылка так и не сошла с его лица.
Я пристально смотрю ему в глаза, а потом роняю меч на землю и поднимаю руки. Отталкиваю от себя оружие носком сапога. Сарацин выпускает женщину, которая тут же отшатывается прочь, продолжая прижимать к себе свое дитя, - и делает шаг в моем направлении, вытягивая саблю.
Я отступаю до тех пор, пока не упираюсь спиной в выбеленную стену дома. Холодная сталь вжимается в горло, а неверный расплывается в еще более широкой ухмылке.
- Знаешь, сколько твоих братьев молило меня о пощаде, гяур? – острие сабли медленно опускается вниз, задевает верхний край кольчуги. – Сколько их готово было отречься от всего, что им дорого, лишь бы я позволил им умереть?
Острие плавно перемещается ниже - сарацин смотрит мне в глаза и усмехается, наслаждаясь своей властью, - и окончательно замирает, уперевшись в центр креста на сюрко.
- Султан был впечатлен моим успехом. Он говорил, что до меня никто не смог сломить ни одного из вас.
Я протягиваю руку вперед и касаюсь его клинка. Задумчиво провожу по нему рукой, прежде чем, отведя глаза, тихо проговорить:
- Аатамиду алейк.
Сарацин удивленно моргает, явно не ожидав столь странном поведения, и этого мгновения хватает, чтобы вцепиться защищенной кольчугой рукой в саблю и резко дернуть ее на себя, телом уходя в сторону. Лезвие пробило побелку и глубоко вошло в щель между камнями, из которых был сложен дом.
Оказавшись у врага за спиной, мне потребовалось всего движение, чтобы свернуть ему шею.
Я позволяю себе только одно слово:
- Лжец.
Я подобрал меч, отточенным годами движением забросил на спину щит и протянул руку женщине. Та вцепилась в нее, словно в последнюю надежду.
Хотя скорее всего, для нее так оно и было.
- Бернар! - с противоположной стороны переулка выныривает один из братьев. Останавливается, обводит глазами тела и бросается ко мне. - брат Бернар! Идем, нам больше их не сдержать.
И гораздо более мягким голосом, обращаясь к женщине:
- Пойдемте. С нами вы и ваш ребенок будете в безопасности.
Он смотрит на меня поверх ее головы тусклыми глазами, и я прекрасно понимаю, с каким трудом ему дается эта ложь.
- Вы ангелы, - срывающимся голосом шепчет женщина. – Вы божьи посланники, я не знаю, как…
- Тихо, - обрываю я, и она послушно замолкает, лишь теснее прижимая к груди ребенка, а сама - плотнее ко мне.
Если бы мы только были ангелами.
***
_____________________
***
Десять дней спустя я стоял на палубе галеры, не спуская глаз с дымящихся развалин города. Рядом со мной, сжимая руками планшир, отчаянно смотрел на башню Ордена Храма Жерар де Монреаль.
Большинство укрывшихся в нашем укреплении мы, собрав все бывшие в нашем распоряжении корабли, отправили на Кипр. Уговорить Жерара и заставить самого себя отправиться на последнем из них было гораздо сложнее.
Брат Готье с загноившейся раной от стрелы в плече, сменивший казненного сегодня утром во время переговоров брата Пьера, выгнал нас на пристань и мечом преградил дорогу обратно. Оказалось, что магистр не только мне передал наставления о судьбе де Монреаля и моей собственной.
А я, поднявшись на борт, запретил галере уходить в открытое море, и вот уже несколько часов я и брат Жерар, не двигаясь, молча смотрели на город, в котором потеряли все.
Брат Гильйом был жесток в своей последней просьбе.
Но я не мог повернуться спиной к людям, которые в последнем упрямом порыве не сдаваться врагу живьем, продолжали стремиться унести с собой как можно больше жизней.
В городе что-то гулко лопнуло, взвился столп пыли, и с протяжным скрежетом, больше напоминавшем стон, башня Ордена Храма содрогнулась, накренилась – и рухнула вниз.
«Когда ты сдашься – ты умрешь. И все, кто здесь, умрут вместе с тобой».
Но мы не сдались, фра Гильйом. Не сдались – и это нам не помогло.
Жерар мягко опускает руку на мое плечо:
- Как тебе кажется, брат Бернар, что нас ждет во Франции?
Я не хочу сейчас об этом думать, но все равно непослушными губами произношу: