— Но, может быть, эти люди видят в твоих зеркалах что-то такое, отчего им не смешно? Или даже страшно?
— И что такого они там видят, кроме себя, интересно? Хотя ты таки прав! — согласился Сеня. — Люди всегда боятся своего отражения. Они просто обязаны бояться своего отражения. Поэтому я и повесил им кривые зеркала. И оказалось, что кривых зеркал они боятся даже больше, чем нормальных. О чем это говорит? Это говорит о том, что какими они себя видят, так они о себе и думают. И им страшно, а не смешно. А ты мне тут рассуждаешь про петуха Рабиновича.
Я и не думал рассуждать про петуха Рабиновича. Более того, в данный момент меня петух вообще не интересовал. Как, кстати, и Рабинович. Меня интересовали зеркала. И я вкратце поведал Сене теорию Ипсиланти. Все-таки Сеня был признанным специалистом по зеркалам, а кроме того, имел образование.
Реакция Сени была неожиданной:
— Что, уже у нас воров не осталось, что зеркала будут воровать людей, а не наоборот? Чтобы люди воровали зеркала — я знаю. У меня у самого два зеркала украли. Наверно, приезжие. Наши бы не украли, они меня уважают. Так вот, запомни себе: люди воруют. И много воруют. А чтобы зеркала — не слышал. Тоже мне: зеркала в законе. Как ты говоришь фамилия этого фокусника?
— Ипсиланти.
— А-а-а, так я же его знаю! Настоящий шаромыжник! Ипсиланти! Он такой же Ипсиланти, как я император Фридрих Великий. Это Жорик Гурвиц из соседнего двора. Его тут все знают, потому что он с детства был ненормальный ребенок. Так бывает, когда дети растут без отца. Какой-нибудь отец, конечно, был, но Жорик его никогда не видел. Больше того: во дворе говорили, что тетя Маня, бедная его мама, тоже никогда не видела отца своего ребенка.
— Так бывает?
— Иногда бывает, — засмеялся Сеня, разливая вино. — Чтоб ты знал, что, по некоторым религиозным законам, спать с женщиной можно исключительно в полной темноте и под одеялом, чтобы друг друга не видеть. И это иногда правильный закон. Потому что не всякую женщину хочется видеть. Но перед тем, как погасить свет, она же должна была его хоть как-нибудь разглядеть, я тебя спрашиваю? Или нет? Если бы он пробирался в полной темноте по Маниной комнатке, где даже стоять негде, не то что ходить, он бы точно сломал себе ногу. Или он ей с неба упал? Но тетя Маня всю жизнь утверждает, что никого не видела, не знает и знать не хочет.
— И что?
— Что? — переспросил Сеня. — Я знаю что? Все должны думать, что Жорика надуло ветром с Одесского залива. Кстати, у нас напротив живет один безногий сумасшедший, Степан. Он такой сумасшедший, что лучше бы был без головы, чем без ног. Так вот, когда Маня ходила беременная, этот Степан каждый день поджидал ее на углу и кричал на всю улицу, что он предупреждал. Кого предупреждал? О чем предупреждал? Бедная Маня не знала, куда от него бежать.
— Хорошо! — перебил я Сеню. — А что сам Жорик?
— Жорик сошел с ума прямо с самого детства. Сначала он все время искал папу. Он опросил всех соседей, но никто его папу не видел. Тогда он перестал искать папу и стал читать книжки. И полностью заболел. Бедная Маня водила его по врачам, но что могут наши врачи? Они ничего не могут. Только грелку на голову. А потом Жорик сбежал, где-то там поменял фамилию и стал Ипсиланти. Кларочка, — крикнул
Сеня, — ты помнишь этого шаромыжника Гурвица, который теперь Ипсиланти?
— А кто его не помнит? — отозвалась из кухни Клара. — Люба из нашего двора рассказывала, что он страшный человек. Этот, как его? Да, оборотень. Когда она еще была молодая, так сначала думала, что он мужчина. А он оказался то мужчина, то не мужчина.
— Как это? — не понял Сеня.
— Я же говорю: оборотень.
По причине крайней тесноты, ночевать я отправился на берег моря, в арендованную Сеней комнату смеха, где никто не хотел смеяться. Я отправился в комнату смеха, сопровождаемый Сениным вздохом и неожиданно сочувствующим взглядом.
Море шипело галькой. В наступающих сумерках на ночной лов уходили шаланды. Медленно гасли паруса отдыхающего на рейде знаменитого парусника “Крузенштерн”. Прибрежные кусты шуршали влюбленными. Далеко в стороне, за выступом берега, закрывающего Малофонтанскую дорогу, зажглись огни дачных поселков, среди которых затерялся по сей день скрывающий роковые тайны хутор Рено.
Я стоял на берегу затухающего моря в полной растерянности, словно ожидая от него ответа на главный вопрос: уйти или вернуться? Бог знает, что делает. Но теперь я ждал ответа на вопрос: что делать мне? Но не дождался. С последним лучом солнца море исчезло.