— Очень мило с вашей стороны, — чуть присела дама, — пригласить нас. — И тут же затараторила нежнейшим голосом: — Всю ночь глаз не сомкнули, а тут еще и гиштория с нашим экипажем. Не на жаре же дожидаться, пока эти противные мужики его вытащат. А муж мой уперся и ни в какую. Говорит, здесь не место для нас. А улица место?
— Статский советник Яновский Казимир Казимирович, — отрапортовал мужчина, выпрямившись во весь немалый рост. — А это моя жена, Елена Николаевна. Вы уж простите ее разговорчивость.
— Вот и славненько, Казинька. Здесь так интересно!
— А вы, простите, какого звания? — поинтересовался Казимир Казимирович. — Вы, как я вижу, приезжий?
— Тоже, — ответствовал я, — советник… э-э… штатский… по делам искусства. Больше комедиантами интересуюсь.
— Как это мило! — воскликнула Елена Николаевна. — То-то я смотрю, вы несколько странно одеты. Пиэсу разыгрываете?
— Можно сказать и так. Пиэсу. А можно и наоборот.
— Это как же?
— Никто не знает, кто кого разыгрывает: мы — пиэсу или пиэса — нас.
— Ах, как забавно! Не правда ли, Казинька?
— Вообще-то его высокородие прав: я тут проездом. Путешествую по Новороссийскому краю. Я, знаете ли, убежден, что новые земли империи имеют надобность не только в торговле, но и в искусствах. И чрезмерно счастлив тем обстоятельством, что и сам государь Александр Павлович, и его превосходительство граф Михаил Семенович это понимают. Не случайно же в Одессе гастролирует итальянская опера. Но, согласитесь, неплохо бы нам уже и свою иметь, так сказать, на манер итальянской.
— Комедиантов у нас и без того хватает, — откинулся на спинку кресла Казимир Казимирович. — Даже, извините, неплохо бы убавить. Давеча на балу у Елизаветы Ксаверьевны только и разговоров было, что об одном комедианте. Вот ведь, шельмец, чего удумал. Язык не повернется изложить.
— Казинька, ну как ты можешь? — перебила его жена. — Пушкин не комедиант, он пиит. И, говорят, не без способностей.
— И к чему же он способен? — недовольно переспросил Яновский. — К торговле, строительству, военной службе? Чем может послужить государю или хотя бы нашему городу, где его приняли и облагодетельствовали? Граф ночи не спит, все думает, как наш край получше устроить. А он? Одни насмешки да распутство. И ведь жалованье из казны получает! А служить — увольте. Это пусть другие.
— Позвольте, ваше высокородие, а не тот ли это Пушкин…
— Именно тот! — перебил Казимир Казимирович. — Именно. К сожалению.
— Но он пользуется расположением иных дам, — хитро улыбнулась Елена Николаевна. — Ужасен, конечно, сущий африканец. Но бывает очень мил.
— Дамы уже вызвали неудовольствие графа. Особливо Вера Федоровна. — И Казимир Казимирович оглянулся по сторонам, словно опасаясь, что кто-то подслушает информацию, предназначенную покуда лишь для избранных. — Надо же! Муж, поди, почтенный человек в Петербурге, а она здесь потворствует сумасброду.
— Ну, что ты, шер ами! — Елена Николаевна погладила руку мужа. — Супруг Веры Федоровны известный литератор.
— И что с того? Нет, таких комедиантов нам не надобно. Мы, знаете ли, патриоты Отечеству и городу своему, у нас и дом тут поставлен. И дети наши, и внуки, и правнуки тут жить будут.
— Ах, дети! — вздохнула Елена Николаевна. — Даст ли господь?
— Даст! — заверил Казимир Казимирович, чуть заметно покраснев.
Тут дали, то есть подали мою шипящую на сковородке глазунью. Что вызвало почему-то странную реакцию Елены Николаевны.
— Как это мило, Казинька, — сказала она. — Настоящая глазунья! Как это романтично. Почему у Елизаветы Ксаверьевны на балах никогда не подают глазунью?
И мило засмеялась собственной шутке, откидывая прелестную головку и кокетливо прикрывая рот черной перчаткой под цвет вуали.
Дворец генерал-губернатора Новороссийского края и полномочного наместника Бессарабской области графа Михаила Семеновича Воронцова белоснежным облаком плыл над высоким берегом Одесского залива, вызывая некоторую зависть местной знати и страх простых горожан. Поэтому без особой надобности старались мимо не ходить и не ездить. Да и ездить, в общем, было некуда, потому что почти сразу за дворцом земля была расколота глубочайшим оврагом, по дну которого с трудом продирались к строящемуся порту тяжело груженные зерном подводы. По-местному — биндюги.