— Где мы, Михаил?
«На Небесах».
И это Небеса? Где дедушка Творец с седой бородой? Где райские кущи? Где гурии? Где ангелы, в конце концов?
«Мы все здесь ангелы», — ответил предок, взял меня за руку, и мы неторопливо полетели в десятке метров над землей.
Край светила показался над горизонтом. Вместе с белым светом солнца в мир возвращалось многоцветье.
Мы летели, и я видел стада овец и коров, белые юрты, пастухов на лошадях, собак, охраняющих скот. От кого?
Мы пролетали над местом, где стоял Хужир. Хужира не было, лишь несколько юрт без всякого порядка было разбросано по степи. И — стада. И — всадники. И — собаки… Экая патриархальность…
— А Европа здесь есть?
«Есть».
— И Америка?
«Конечно».
— Ну и как там?
«Точно так же».
— А куда делись заводы, фабрики, машины и самолеты?
«Их здесь никогда и не было. Зачем транспорт, если ты мгновенно можешь перенестись из одного места в любое другое? Зачем одежда, если она нетленна? Зачем пища, если ты всегда сыт?»
— Зачем жевательная резинка, если кариес невозможен?
«И дурной запах изо рта…»
— Вы, наверно, и не испражняетесь? — предположил я.
«Нет, конечно», — ответил Михаил Татаринов, и такая печаль в нем ощущалась… Ностальгия, вероятно.
«В Срединном мире так будет через несколько тысячелетий, — добавил он, — если к тому времени там хоть кто-то останется…»
— Похоже на коммунизм, — сказал я, — причем на первобытный. Но события на нашей с тобой родине, Михаил, наглядно доказали, что построение коммунизма невозможно даже в одной, отдельно взятой за жопу стране!
Он ничего мне не ответил. Правда, она глаза колет…
Нет, никогда не хотел я жить при коммунизме, в Раю или монастыре. Все три этих места сливались в моем представлении в нечто единое — пресное и приторное одновременно. Возможно, это от недостатка информации. Возможно, жизнь там полна веселья, радости и удовольствий. Тайных, вероятно…
Вдруг я услышал звон. Колокольный? Поинтересовался у родственника:
— Тут что, и православные монастыри есть?
— Какие, на хрен, монастыри, ты бредишь? — спросил почему-то вслух Михаил Татаринов.
Я удивился. Я открыл глаза. Это наваждение какое-то. Григорий Сергеев опять брился и звенел носиком рукомойника. Он бреется каждый день! И орошает себя «Тройным» одеколоном! С ума можно сойти от повадок старой гвардии…
— Ты где вчера шлялся? И на ужине тебя не было, и когда я спать ложился.
— Да так, гулял.
Не объяснять же ему, что я развлекался с Анной Ананьевой, переводчицей, у которой один глаз, одна грудь и руки без локтевых суставов. Я усмехнулся. Привидится же такое… Богатое у меня воображение, как у живописца. Хотя я слышал где-то, что есть такие феномены, по одной только розовой пятке в минуту дорисуют остальное…
— Жоан Каро, что ли, приехала? — продолжил допрос Григорий. Ишь, какой любознательный!
— Не приехала.
— Тогда кто? — Он всерьез заинтересовался, даже бриться перестал.
Я кивнул на нетронутую кровать водителя бурята:
— Ты обратил внимание, что шофер тоже не ночевал?
— Обратил.
— Ну, вот мы с ним время и проводим в утехах. В микроавтобусе на заднем сиденье. Надоело мне, понимаешь, бабы да бабы… разнообразия хочется!
— Тьфу, дурак! — Григорий отвернулся и продолжил свое опасное бритье. Его даже шутки на тему неестественной ориентации выводили из себя.
Посмеиваясь, я поднялся, оделся и, дождавшись, когда художник освободит наконец рукомойник, умылся и почистил зубы.
В столовой получил сухой паек на день и выпил чашку кофе, после чего сгонял в магазин за бутылкой водки. Целый день одному. Скучно. Ноль семь литра скрасят одиночество…
Увозил меня на объект потерянный сосед. Я не удержался, спросил:
— Слушай, земляк, почему тебя в номере не бывает? Где ночуешь?
Для разнообразия, вероятно, у него было хорошее настроение — типичный азиат с приклеенной к лицу улыбкой ответил:
— Я же местный, из Еланцов, а в Хужире у меня родни полдеревни. Зачем в казарме жить, если можно у дедушки с бабушкой?
— Тоже верно.
Мы съехали на лед, и водитель, вырулив на прямую, ровную трассу, аж руль бросил, прикуривая сигарету без фильтра российского производства. Как они их только курят? Причем все — и мужчины, и женщины. Или сигареты без фильтра, или папиросы… Едкий кисловатый дым резал глаза. Дабы оклематься, я закурил сам.
— Ты вообще знаешь, где работаешь?
— На заброшенной ферме.