Борис на английском говорил значительно короче и менее эмоционально, чем Григорий. Потом он повернулся к художнику и сказал негромко:
— Я ваши последние слова переводить не стал. Не надо… И потом, вы знаете, директора больше в съемочной группе нет, уволили его. И еще бухгалтера…
Я с ними познакомиться не успел, а жаль, славные, наверно, ребята, хоть и москвичи. Тем более, бухгалтер — молодая, приятной внешности особа. Директор тоже нестарый, до тридцати. Мне потом рассказали: они как только в Иркутск приехали и от семей оторвались, так сразу на пару в глубокий загул и ушли. А что, денег у бухгалтера — немерено. Чужих, правда. Подумаешь, когда такой пустяк русского человека останавливал? А москвичи хоть и отдельная, но близкая нам, русским, по духу нация.
Григорий еще больше нахмурился, но промолчал и пометил что-то в блокноте. Чем напомнил мне, что я вообще-то пришел работать. Я достал из внутреннего кармана перегнутую пополам ученическую тетрадку и карандаш фирмы «Конте». Хватит, господа иностранцы, про снег, диктуйте, что тут отрывать и выкорчевывать!
Но иностранцы были в этот момент заняты.
Третий от угла дом по улице Грязнова оказался по-настоящему красивым, с узорочьем. Наличники, стены, углы и веранда — все было в причудливо-резном старинном дереве. А там, где оно пришло в негодность, рачительный хозяин восстановил и подкрасил, причем так искусно, что заплаты не резали глаз, были почти незаметны.
Первым этот дом обнаружил француз, зацокал языком, замахал руками — позвал немца. Тот достал фотоаппарат, защелкал. Минут десять мы на этой любви к русской старине потеряли, не меньше.
— Знаете, для чего в старину на Руси узорочье резали? — спросил Григорий Сергеев более переводчика, чем меня.
Тот и клюнул, поинтересовался:
— Зачем?
— Все эти резные символы — обереги, чтобы покойник с того света в дом не вернулся.
— Надо будет иностранцам потом рассказать, на что они пялятся, — усмехнулся Борис Турецкий.
Значит, обереги, снова мистический подтекст. Ну и пусть. Все равно красиво. Ходишь годами мимо и никакой красоты не замечаешь, а эти со стороны сразу оценили. Молодцы.
Молодцы-то молодцы, но не пора ли нам поработать?
Они будто мысли мои прочли. Рыжий оператор убрал фотоаппарат, вышел на середину дороги и был едва не задавлен проезжавшей «волжаной», но на опасность не прореагировал. Не до этого ему было, он расположился там, где будет стоять кинокамера, и смотрел в глазок своего прибора, похожего на тот фотоаппарат, которым он снимал дом, только попроще, без массивного объектива. Я догадался о назначении прибора — заменитель камеры. Чтобы не таскать с собой тяжеленную аппаратуру, используют эту хрень и видят, что в кадр входит, что нет. Иностранцы и смотрели в нее по очереди, перебрасываясь фразами на английском языке.
Через пару минут Ганс Бауэр сказал вдруг на ломаном русском, обращаясь к Грише:
— Все, что жопа, — показал он себе за спину, — нихт арбайтен, арбайтен — фасад.
— Он во ВГИКе учился, — пояснил мне негромко переводчик Турецкий. — Из бывшей ГДР немец. Вы на ругань внимания не обращайте. Он, наверно, уже забыл, что можно говорить по-русски, что нельзя.
А по мне, так пусть хоть матерится. Наша школа. Не стал бы режиссер-француз средненького оператора из Германии приглашать, соотечественника бы взял. Значит, Ганс Бауэр не просто профессионал, но и маэстро в своем деле. Я порадовался, будто сам преподавал ему на операторском отделении.
— Ганс, вы напрямую к Андрею обращайтесь, — сказал Григорий. — Именно он будет улицу к съемкам готовить.
— Ферштеен, — сказал оператор и улыбнулся мне лучезарно, осветив на лице все свои конопушки. — Зер гут!
Я улыбнулся в ответ. Симпатичный немец, правда, непонятно, чему радуется, он видел меня сегодня впервые в жизни. Впрочем, неважно, симпатичный немец, и все.
— Андрей, снять нумер цвай хауз. — Для наглядности он продемонстрировал мне два пальца в форме знака победы, потом еще посмотрел в глазок прибора и уточнил: — Найн, Андрей, драй хауз! — показал три пальца, но не в форме фиги.
Я записал. Оператор продолжил свои указания на смеси немецкого с ломаным русским, временами переходя на английский, мне почему-то кажется, тоже ломаный.
Работы оказалось меньше, чем я предполагал. В основном — отскрести с заборов бумажную агитацию и рекламу, снять нумерацию с шести первых домов, остальную было не различить. В кадр попадали два светло-серых бетонных столба. Их решили покрыть грязно-коричневой краской. Где, интересно, я такую куплю?