А английский актер так и простоял два часа в главной роли, не сдвинувшись с места, пока за ним не подкатил лимузин.
Остальные тоже разъезжались в легковых машинах и микроавтобусах.
Я решил остаться на улице и караулить забор от ретивых писателей-экологов. А чтобы не скучно было, взять бутылочку и распить с хозяином во дворе. Тот вышел на улицу, и по глазам его жалобным я понимал, что именно этого он от меня и ждет. Но не тут-то было…
Я махал ручкой Жоан Каро, в «шевроле» которой уже разместились режиссер, оператор и художник… так вот, я делал ручкой своей скверной девочке, когда ко мне подошла Анна Ананьева, переводчица, и тронула за плечо:
— Андрей, вам надо подписать договор.
— Зачем? — спросил я.
— Как зачем? А на каком основании вам платят деньги?
Я пожал плечами. Откуда мне знать их основания?
— Надо так надо. Где подписывать?
— Его надо еще написать, но не здесь же…
Она посмотрела по сторонам, будто искала место, то есть, как я понял чуть позже, смотрела, отъехал ли автомобиль мадемуазель Каро?
«Шевроле» показал нам задний бампер и потерялся среди других авто.
— Ко мне в гостиницу? — размышляла вслух переводчица. — Там люди, мешать будут… — Она вцепилась в мне локоть. — А вы далеко живете?
— Рядом.
— Тогда, может, к вам?
Это становилось интересным. Еще до знакомства, после одного только милого телефонного разговора мне, помнится, хотелось с ней — в особо извращенной форме с элементами классического садизма. Почему бы и нет? Если классического…
Съемки были назначены на семь, оставалось меньше часа. Интересно, успею или нет? В смысле — на съемки…
Когда мы с Анечкой уходили под ручку, на грязно-серый привозной снег повалили с небес чистые крупные хлопья. Снег шел настолько густой, что стало ясно, он в пятнадцать минут закроет двадцатисантиметровым слоем улицу Грязнова и весь остальной город.
Солнце еще не взошло, но восток окрасился красным. Снег ложился на деревья, дороги, крыши домов и редких в столь ранний час прохожих. Снег скрывал от глаз всю нашу российскую черноту и серость, всю нашу бедность и простоту, которая хуже воровства…
Снег шел крупный, пушистый, мгновенно тающий на ладони. И не осталось в мире больше ничего, ни земли, ни небес, только снег — снизу, сверху, везде. Только снег и Россия, потому что они — одно.
Шел снег. И красивая женщина, пусть и москвичка, шла рядом, прижимаясь к плечу. И краешек красного диска показался над лесистой черно-белой сопкой. И город проступал из сумрака, старый, с деревянным узорочьем по стенам домов, как оберег. Русский, как люди его населявшие. Как снег, падавший на него.
Вот тут бы и снимать. Не город — сказка.
ГЛАВА 25
Необязательный снегопад
Вид белого, чистого снега меня возбудил. До предела. До боли в паху. До безумия…
Как можно распространять сексуальное желание на явление природы — снегопад? Я распространял. Я хотел снег. И мне было плевать на любого рода безумие. Хотел — и все.
Мы вошли в прихожую моей квартиры. Анна успела расстегнуть одну только пуговицу на куртке, когда я накрыл ее руку своей. На куртке лежал снег. Он таял, но это не имело значения. На черных как смоль волосах тоже лежал снег и тоже таял. Анна вся была покрыта снегом, а потому — желанна. Замерла. Она не знала, как себя вести, и это было хорошо. Это…
Я коснулся снега на ее губах, и снег мне ответил растаявшими губами и языком. Он знал, как себя вести, и это было замечательно.
Снег был всюду — на щеках Анны, на лбу, на плечах, в волосах, на кончиках коричневых сосцов, как на вершинах заснеженных сопок-гольцов, но особенно много намело его между ног, целый сугроб. И он манил, манил меня, звал — холодный и горячий, влажный и сухой, белый и черный. Все — одновременно. В нем, как в солнечном свете, присутствовал весь спектр. Как нас в школе учили? Каждый охотник желает…
Я желал.
Руки мои лепили снежки, ноги вязли в сугробах. По пояс. По горло. Выше.
Трусики, как прозрачная кружевная снежинка. Она упала мне на ладонь и растаяла, оставив крошечное мокрое пятнышко. Я слизал его языком…
Снегурочка…
В этой северной стране возможно любить только снег. Или — не любить.
Я любил. Я ненавидел. Я — желал.
— Дай же мне раздеться, Андрей!
Я не ответил. Зачем? Зачем снимать одежду, мокрую от тающего снега? Ведь я желал не ее, я желал снег, на ней лежащий. И тот, что в ней, — тоже. Человек на девяносто процентов состоит из снега, женщина — на девяносто девять.