— Правую ногу чуть влево и немного ниже…
Он машинально подчинился и вдруг нащупал носком трещину.
— Теперь левую прямо вниз… — шепнул ветер, все так же прижимая его к стене. И снова нога встретила упор, крепкий, надежный. С него можно было хоть глянуть вниз
Вот и еще трещинка, а под ней уступчик. Страх начал проходить. Максим передохнул и, смахнув заливающий глаза пот, спустился ниже. Отсюда было совсем недалеко до узкого карниза, который так помог ему при подъеме. Однако то ли Максим поторопился, то ли не рассчитал своих движений, но руки его на какой-то момент оторвались от узкой, еле прощупывающейся трещины, ноги соскользнули по гладкой стене, и он полетел вниз.
К счастью, это случилось уже над самым гребнем. Он лишь ободрал ладони и больно зашиб ногу. И все-таки, какого труда стоило теперь спуститься по острым глыбам кварцита к месту, где была закреплена веревка.
Было почти совсем темно, когда его разбитые в кровь ступни коснулись наконец земли, и он, окончательно обессиленный, свалился на мягкий ковер сухой хвои. Страшная вершина терялась уже в синих сумерках, ветер шумел теперь высоко над головой в ветвях деревьев, а ему чудилось, что кто-то все шепчет и шепчет какие-то теплые, хорошие слова, отчего становилось удивительно легко и радостно на душе.
Меж тем ветер стих, тьма сгустилась, и яркая голубая звезда взошла над черным острием скалы. И Максиму уже не показалось это странным. Он знал, чувствовал, был уверен, что смог спуститься со скалы лишь благодаря ей, таинственной незнакомке, хотя и не мог объяснить себе, кто она — реально существующий человек или галлюцинация. А может, его собственные мечты и грезы?..
На другой день он прежде всего обошел и расспросил всех, кто так или иначе мог знать о «городском парне» и его восхождении на Зуб. Однако никто не мог сказать ничего определенного. Только дядя Степан вспомнил:
— Как же, был случай! Аккурат в тот год, как тебе родиться, приезжал племянник моего свояка. Парень дурной, непутевый. Он и собрался под пьяную руку лезть на Зуб. Ну, потащился, стало быть, на сопку по той тропинке, знаешь, что над ручьем, и на первой же круче расквасил себе нос. Вот и все «восхождение». А был он, точно, седой, даже лысый. Только это от водки и прочего баловства, я так понимаю…
Последнего лета перед поступлением в институт будто не было. Целыми днями пришлось сидеть над книгами. И вот настал день отъезда. Все было собрано еще вчера. Вчера же простились с Мариной. До самого утра стояли у ворот, клялись не забывать друг друга. Теперь осталось дождаться вертолета. Но Максима потянуло к озеру. Захотелось в последний раз взглянуть на обрывы, поплавать в омуте.
На озере — ни души. Максим выкупался, с минуту постоял у воды и растянулся в траве под старым кедром. Шесть лет прошло с тех пор, когда он впервые увидел эти места. Как изменилось все за это время. А озеро все то же. Тот же обрыв над омутом, та же стена елей на том берегу. Только все стало как-то меньше, уютнее. Даже старик-кедр, под которым он лежал сейчас и где уснул в то памятное утро, когда спас таинственную незнакомку.
Сколько раз вспоминал он это происшествие. Сколько раз старался понять, что же произошло в тот день на озере. Но все так и осталось загадкой. Была та девчонка или ее не было? А если была, то кто она, откуда? Никто ее больше не встречал. Никто ничего о ней не слышал. Неужели это было лишь сном, галлюцинацией, как и все другое, что произошло после: и удар молнии, и свет в окне, и музыка на Лысой гриве, и шепот на скале, и голубая звезда?..
Впрочем, если девчонки не было, то все можно было как-то объяснить. Волки могли погибнуть от шаровой молнии. Свет в заимке и шепот на скале просто пригрезились — когда человек замерзает или теряет голову от страха, это в порядке вещей. Музыка на озере неслась из какого-нибудь транзистора — мало ли сейчас всяких людей в тайге. Мог ветер принести ее и на Зуб Шайтана. Ну, а запах — и того проще: цветов в тайге хватает.
А если девчонка все-таки была? Тогда все-все иначе. Но теперь, похоже, тайна так и останется тайной…
Максим потянулся, крепко потер глаза. Ночь, проведенная без сна, давала себя чувствовать. Сейчас вздремнуть бы часок-другой… А кто разбудит? Нет-нет, нельзя, так и вертолет проспишь! Он даже ущипнул себя, чтобы отогнать назойливую дремоту. Однако тень от кедра как-то странно изогнулась, озеро отодвинулось в сторону, обрыв закачался перед глазами. Максим с усилием поднял набрякшие веки. Еще минуту, и вставать! Он уже оперся руками о землю, как вдруг увидел, что за деревьями мелькнуло что-то светлое.
Она?..
Он скорее почувствовал, чем понял, что это она. И даже не удивился этому. Только сейчас, здесь он и мог ее встретить. Не удивился и тому, что перед ним уже не девочка, а взрослая красивая девушка — статная, высокая, с мягкими уверенными движениями. Белое платье выше колен с глубоким вырезом на груди подчеркивало красоту ее фигуры. А густой ворох медно-красных волос, стянутый на лбу зеленой, под цвет глаз, лентой, будто струился по плечам и спине, подобно снопу жаркого пламени.
Девушка вышла из-за деревьев и молча улыбнулась. Максим поспешно встал ей навстречу. Однако она остановила его движением руки, подошла ближе и опустилась на траву, жестом приглашая сесть рядом.
Максим не тронулся с места. Он почти с ужасом смотрел на открытую грудь и ноги незнакомки. Еще минута, и всю ее облепят тучи мошкары! Он сорвал с плеч пиджак, чтобы хоть немного укрыть девушку от насекомых. Она с улыбкой отстранила руку. Тут только он заметил, что вокруг них нет ни одного комара. Даже свирепые слепни, только что вившиеся у него над головой, неожиданно разлетелись в разные стороны.
Вот так фокус! Максим бросил пиджак и подсел к незнакомке. Теперь он мог рассмотреть ее ближе. Узкое, даже слишком узкое лицо. Прямой тонкий нос. Необыкновенно умные, необыкновенно выразительные глаза. И сразу стало ясно, — это и было самым необычным — ее глаза. Огромные, сильно удлиненные, с неестественно расширенными зрачками, они будто светились собственным светом. Казалось, зеленые сполохи метались в них, еле сдерживаемые тонкой сеткой ресниц, и целые потоки изумрудных лучей вырывались всякий раз, как она обращала к нему свой взор.
Максим молчал. Так вот она какая, таинственная купальщица, столь непонятно, столь удивительно вошедшая в его жизнь! Он так долго ждал встречи с нею, ему так много хотелось узнать от нее, расспросить ее, поблагодарить за все, чем она ему помогла! И вот она сидит перед ним, совсем рядом, в каких-нибудь двух шагах, а он рта не может раскрыть от смущения. Язык точно распух, прирос к гортани. В голове все перепуталось. Он неловко заправляет выбившуюся из-под брюк рубаху, не зная, что сказать, что сделать, куда деть грубые, в мозолях и ссадинах руки.
А девушка снова улыбнулась и коротко спросила:
— Уезжаете?
— Да… — еле выдавил он из себя, даже не удивившись такому вопросу, и, судорожно глотнув слюну, добавил — Сегодня, часа через три-четыре.
— Это хорошо, что вы уезжаете, — сказала она, бросив на него быстрый взгляд.
— Почему? — спросил Максим, немного приходя в себя и снова рассматривая незнакомку. Теперь внимание его привлек цветок, заколотый в прическе девушки. Цветок был, несомненно, Живой, но очень уж необычайной расцветки. Необычной была и его форма. Больше всего он походил на альпийский эдельвейс. Но с очень нежными, почти прозрачными лепестками, напоминающими удлиненные лиры. И тем не менее Максим готов был побиться об заклад, что где-то уже встречал такой цветок. Только где?
— Вы еще очень мало видели, — отвечала девушка. — Плохо знаете жизнь, людей, страну, — голос её звучал тихо, как шум листвы при слабом ветре, а глаза снова смотрели прямо ему в лицо, и в них будто струился мягкий свет. — О мире вы судите по этому глухому уголку и делаете много ошибок.
— Я делаю ошибки?!
— Конечно. Это естественно при том уровне информации, какую получает сейчас ваш мозг.
Ух ты! Максим даже зажмурился от такой учености.
— Какие же я делаю, по-вашему, ошибки?
— О, много! Очень много. Вчера, например, вы говорили девушке, что всю жизнь будете любить ее одну. Но ведь так не бывает. К тому же вы не любите ее даже сейчас. И вообще не знаете, что такое любовь.
Максим почувствовал, как мысли у него снова сбиваются. Еще час назад он был уверен, что любит Марину больше всего не свете. А теперь…
— Но я действительно люблю ее. Мы давно любим друг друга… — старался он убедить скорее себя, чем свою собеседницу.
Она покачала головой:
— Вы заблуждаетесь, она тоже не любит вас.
— Как?! Значит, по-вашему, она обманывает меня?
— Нет, она тоже не понимает своих чувств.
— Ну это, знаете, уж слишком! — сказал Максим, борясь со все возрастающим сознанием неуверенности. — И вообще, — почему вы говорите об этом? — Он хотел прекратить этот трудный разговор, перевести на другую тему. Но тут взгляд его снова упал на цветок, и слова точно замерли на языке. Лепестки эдельвейса, только что отливавшие чистым изумрудом, на глазах у него стали оранжевыми, потом желтыми и вдруг вспыхнули ярким багрянцем. Между тем, лицо девушки, ее улыбка, голос оставались спокойными и приветливыми, как прежде:
— Я в большом долгу перед вами и мне казалось естественным помочь разобраться в том, что не доступно еще вашим рецепторам и вашей мыслительной системе. Вы сами убедитесь, что ваши и ее чувства обманывают вас обоих. И будет очень плохо, если вы прежде этого решите соединить ваши жизни.
— Но почему так, почему?! — спросил Максим, все еще стараясь побороть свои сомнения.
— Потому что вся её внутренняя конституция, все первичные элементы сознания и подсознания противоположны вашим.