Приехав из аэропорта рано утром, он сейчас же помчался на квартиру Лары. Но там уже поселились другие люди.
И женщина, вышедшая на его звонок, заспанная, неопрятная, в старом заношенном халате, сразу заявила, что она понятия не имеет, кто жил здесь до них и куда, по какой причине выехал из этой квартиры.
Тогда он позвонил в адресный стол. Но оттуда ответили:
— Лицо, интересующее вас, в Ленинграде не проживает. Куда выехала? Это в компетенцию адресного стола не входит.
В НИИ же он не смог пройти дальше стоящего в дверях вахтера:
— Извините, товарищ, учреждение закрытое, без пропуска нельзя.
— Но мне нужно справиться об одном работнике института. Очень нужно!
— Позвоните в отдел кадров. Вот номер телефона. Разрешите, я напишу вам.
Вахтер был сама любезность. Максиму оставалось лишь поблагодарить его и снова пойти к телефону-автомату.
Из отдела кадров ответили не менее любезно:
— Простите, пожалуйста, но ни адресов, ни места работы уволившихся от нас специалистов мы не даем. Просто не имеем права. Такую справочку вы сможете получить лишь в городском управлении милиции. Литейный, шесть.
В милицию Максим шел уже без всякой надежды на успех. Само слово это вызывало представление о чем-то казенном, безжалостном, недобром. Но все оказалось совсем иначе. Встретивший его дежурный — голубоглазая блондинка в форме лейтенанта милиции — внимательно выслушала Максима и, улыбнувшись, встала с места:
— Пойдемте, прошу вас. Вот в этом кабинете все выясните, — и, обращаясь к небольшой толпе у двери. — Товарищи, это гость Ленинграда. Пусть он пройдет вне очереди, у него пустячный вопрос.
Люди без слов расступились. Кое-кто ободряюще улыбнулся. Максим был растроган. Через минуту дверь открылась, и он вошел в просторный кабинет, обставленный удобной мягкой мебелью. В глубине комнаты за столом сидел седоволосый майор с очень интеллигентным лицом и усталыми глазами. Он кивнул Максиму на кресло:
— Садитесь, я вас слушаю.
Максим представился, изложил свою просьбу.
— Что же, попробуем помочь вашим розыскам. Человек не иголка. Разрешите взглянуть на ваши документы.
— Документы?.. — Максим поспешно обшарил карманы. — А я их… Они остались дома…
— Ну, это не так страшно. Успеете съездить. Я приму вас сразу, как возвратитесь.
— Но дома — это в Сибири. Я как-то не подумал… Выехал в такой спешке… — Максим растерянно взъерошил волосы.
Майор улыбнулся:
— Да вы не расстраивайтесь. Бывает. Особенно с вашим братом — учёным. Пошлите телеграмму. Через три дня паспорт будет здесь. Все равно вам без него не обойтись. Тогда и разыщем ваших знакомых. Обязательно разыщем!
— Спасибо… — Максим встал. Что он мог сказать еще этому, по-видимому, очень хорошему, очень доброму, очень порядочному человеку? Пришлось снова уходить ни с чем.
Между тем уже стемнело. Пошел дождь. Тяжелый туман стекал с крыш, заволакивая фонари. Максим пересек Фонтанку, вышел к Летнему саду. Дождь усилился. Поднялся ветер. Холодные струйки поползли за воротник. Куда теперь? И тут словно черная завеса разверзлась где-то в недрах памяти. «Лахта, помните, Лахта!» — будто отпечаталось у него в мозгу.
Лахта… Он так и не съездил туда весной, не выбрал времени, не успел. А теперь это потеряло всякий смысл.
Теперь все потеряло смысл. Но не торчать же здесь на улице, под дождем. Скоро ночь. Пора подумать о ночлеге. А во всем городе ни родных, ни знакомых. В гостиницу без паспорта не пойдешь. Даже в станционных залах ожидания могут потребовать документы. Что же делать?..
Рядом остановился автобус, «Финский вокзал», — прочел он на залитом дождем трафарете. Финский вокзал… Что-то было связано с этим вокзалом?.. Ах, да! Он еще весной установил, что именно с Финского вокзала идут поезда на Лахту. Опять Лахта!
— А-а, была — не была! Больше терять нечего! — И он прыгнул на подножку автобуса.
…Поезд замедлил ход. Максим выглянул в окно. Дождь прекратился. Ущербная луна показалась в разрывах туч, и широкая полоса тусклых бликов протянулась к самому горизонту.
Он пристальнее вгляделся в странно плоский, безжизненный ландшафт. Вода, вода… Что это, залив, озеро? Он перешел к противоположному окну. И здесь вода — тяжелая, неподвижная, будто подернутая нефтью. Болото, догадался.
Максим. Оно подступало к самой насыпи. Поезд шел словно по узкой дамбе. Казалось, конца не будет этой черной застывшей трясине. Но вот дамба расширилась. Высокие заросли кустов поднялись над водой. Мелькнул огонек, другой…
— Станция Лахта! — донеслось из динамика над дверью.
Поезд остановился. Максим вышел на узкую деревянную платформу. Кроме него здесь не сошел ни один человек. Он проводил глазами уходящий состав и огляделся. Слева от станции виднелись огни поселка. Справа, сразу за длинным рядом ларьков и павильонов, поднималась высокая стена деревьев. К ней шло неширокое асфальтированное шоссе.
С минуту подумав, Максим двинулся по дороге к роще.
Шоссе огибало ее почти вплотную, отделяясь лишь узкой канавой и полуразвалившимся штакетником. Из-за высокой стены деревьев не было слышно ни звука.
Что же там, за этими деревьями? Максим прыгнул через канаву, легко перебрался через забор и сразу попятился назад — перед ним стоял массивный черный крест. Кладбище!
Он поспешно вернулся на дорогу, скорым шагом миновал кладбищенскую ограду. За ней тянулось голое свежевспаханное поле. Асфальт кончился. Под ногами зачавкала грязь.
Впереди не было видно ни огонька. Сзади все ещё угадывались контуры кладбищенской рощи. Что-то зловещее было в чёрной стене деревьев. Он, не оглядываясь, зашагал вперед.
Ночь была тёмной. Узкий серп луны снова скрылся в тучах. Скоро исчезла под ногами и дорога, то ли свернула куда, то ли уничтожил ее плуг. Пришлось идти по рыхлой пахоте. Ноги промокли. К обоим ботинкам будто навесили по гире. Каждый шаг давался с трудом. Но он шагал и шагал, не отдавая себе отчета, куда и зачем идет.
Сколько так продолжалось, неизвестно. Часы, которые Максим не помнил когда заводил, остановились давным-давно. Наконец он почувствовал, что не в силах сделать больше ни шагу. Смертельная усталость сковала ноги, свела спину, свинцовой тяжестью наваливалась на плечи. С неба снова посыпал дождь. Ледяной ветер пронизывал насквозь.
Пашня под ногами стала совсем непроходимой.
Максим остановился. Кругом была непроглядная темнота. Огни Лахты скрылись в сплошной сетке дождя. Да он и не знал теперь, в какой стороне она, Лахта. Не все ли равно!
Голову сдавило тупой болью. Сильный озноб завладел телом.
Приступы тошноты волнами подкатывали к горлу. Хотелось одного — лечь и не вставать. Лечь немедленно, прямо здесь, в это черное вязкое месиво.
Но тут что-то больно кольнуло в висок, и тихий протяжный звон пронесся в темноте. Максим вздрогнул. Что это, чудится или звенит в ушах? Но звон повторился. Ясно.
Отчетливо. И он вспомнил — он уже слышал этот низкий звенящий звук. Кажется, тоже ночью. И в таком же отчаянном положении. Но где, когда?
Он больно закусил губу, стараясь выловить из пестрой мозаики воспоминаний давно забытый эпизод. Но боль в голове смешивала все мысли. Страшная опустошающая слабость тянула к земле. Максим нащупал ногой место потверже и сел, сжав голову руками. Что толку вспоминать прошедшее…
Однако в следующее мгновенье сильный порыв ветра ударил в лицо, и сразу, точно молнией, разорвало тяжелые завесы памяти. Ветер нес запах астийского эдельвейса, и этот ни с чем не сравнимый аромат напомнил все. И ту, другую ночь, когда он также услышал странный звенящий звук, перед тем, как выбраться из трясины, — это было на Чёрном болоте, у кордона. И тот не то день, не то вечер, когда такой же звон вывел его из оцепенения за несколько минут до появления вызванного кем-то вертолета… И спасительный взрыв на тропе под старой лиственницей. И загадочный свет в окне лесной сторожки. И многие другие дни и ночи, когда ветер приносил ему аромат чудесного цветка, и он гнался за ним, как за счастливой звездой, выбираясь из самых, казалось бы, безвыходных положений. А над всем этим, как в давние годы, с поразительной ясностью, точно наяву, встал образ той, кого он назвал когда-то астийской Нефертити.
Она будто склонилась над ним, больным, никому не нужным, измученным переживаниями, и с бесконечной нежностью смотрела на него, звала его взглядом.
Но в памяти всплыло уже другое — узкая, отрезанная от всего мира площадка на Зубе Шайтана и тихий, прерываемый рыданиями голос: «Прошу вас, умоляю… Мне самой нужна помощь…» И сразу вслед за тем — корявые строки из письма Силкина: «…тягостно мне, тоскливо, а помочь некому…»
Максим вскочил на ноги. Так она в беде, в опасности!
Вот что значит сегодня этот запах. С ней давно что-то случилось, ей трудно, может быть, труднее, чем ему. И также некому помочь. Как мог он забыть об этом! Как мог весь год заниматься жалкими, ничтожными делами, тратить себя на пустые дрязги, в то время как она ждала его, нуждалась в помощи, страдала!
И вот теперь…
«Лахта, помните, Лахта!» — будто вновь услышал он ее молящий шепот.
«ЛАХТА, ПОМНИТЕ, ЛАХТА!!» — гулко стучало у него в висках.
«ЛАХТА, ПОМНИТЕ, ЛАХТА!!! — скорбным набатом гудел осенний ветер.
И этот ветер, этот тревожно зовущий запах словно вернули ему силы, заставили забыть о собственных страданиях. К ней, к ней! Скорее к ней, туда, откуда несется призывный аромат, что бы ни ждало его там, с какой бы опасностью ни пришлось столкнуться!
А запах астийского эдельвейса становился все явственнее, все сильнее. Он будто звучал во тьме ночи, звенел, как туго натянутая струна, стонал, плакал, молил о помощи.