— И вы ничего не смогли сделать для нее?
— Я сделала все, что могла. И тем не менее…
— Я сделала все, что могла, — повторила Этана с каким-то особым упорством, словно стараясь убедить в этом себя, и отвела глаза в сторону. — Ну, а дальше… Дальше вы все знаете. Мы расстались с Вормалеем навсегда, а моя недоброжелательность к вам как-то сразу исчезла. Нет, не потому, что я чувствовала себя в чем-то виноватой перед вами, ведь я всегда была прежде всего командиром галактического корабля. А потому, наверное, что поняла: вы, как человек, были неповинны ни в своем, в общем-то похвальном упорстве, ни в тех жизненных ошибках, каких наделали вследствие слишком большого мягкосердечия, или под бременем тех условностей, каких так много еще у людей Земли.
Как бы там ни было, я дала указание Киберу ввести ваш элемент связи в прежний режим и снова стала наблюдать за вами. Не скрою, я уже тогда, в эти последние годы вашей жизни на Земле, пожалела о своем решении разлучить вас с Мионой. Но лишь той ночью, на лахтинском поле, увидела всю глубину ваших чувств к ней и лишь здесь, на корабле, смогла до конца, по-настоящему полюбить и оценить вас. И не только вас. Все человечество, вся цивилизация Земли предстала передо мной в совершенно ином свете.
Тридцать лет по вашему исчислению я всеми доступными мне средствами изучала Землю и землян, и лишь в последние несколько месяцев поняла…
Она вдруг замолчала, словно прислушиваясь к чему-то, и встала с места:
— Простите, Максим, я вынуждена вас оставить. Мне нужно немедленно пройти к пульту вводной системы Кибера.
Он не без сожаления поднялся вслед за ней:
— Но что вы поняли, Этана?
— Это долгий разговор, мой друг. Надеюсь, мы продолжим его, и очень скоро. Я хотела бы, чтобы это было скоро… А впрочем… Можно в двух словах и сейчас, — она чуть помолчала. — Я хотела сказать, что лишь в последнее время поняла: легенда об ингрезио — не просто легенда. А главное, что нечто подобное нужно Системе и ныне.
Риека права. Граждане Агно должны вернуть себе настоящее человеческое счастье. Только цветочки здесь не помогут. Честно говоря, будь это несколько месяцев назад, я бы только посмеялась над вашими рассуждениями относительно помощи высокоразвитой цивилизации со стороны цивилизации примитивной. А сейчас… Сейчас я могу прямо вам сказать, что только вы, ваша цивилизация смогли бы сыграть роль астийского эдельвейса для цивилизации Агно. Нет, мы еще далеки от того вопля отчаяния, какой недавно пришел из космоса. И все-таки… Все-таки только теперь мне стало ясно, как важно, чтобы Ао Тэо Ларра во что бы то ни стало возвратился в Систему. Галактические и внегалактические корабли Агно летят в космос лишь с одной целью — за знаниями. И ничто не пользуется в Системе таким вниманием как знания, привезенные из других миров. Знания же, добытые Ао Тэо Ларра, будут особенно ценными и полезными.
Система должна знать о цивилизации Земли и о тех пороках, какие несет чрезмерное увлечение культом разума. Новый АСТИЙСКИЙ ЭДЕЛЬВЕЙС — вот что привезет АоТэо Ларра цивилизации Агно. Ну, а цветочки, вроде ингрезио… Наивная Риека! Я ведь провела среди них всю жизнь, Максим.
Но лишь знакомство с вами, общение с вами здесь, на корабле, позволили мне почувствовать себя живым человеком, живой женщиной… — Она протянула к нему руки, и Максим почувствовал, как дрогнули у него в ладонях тонкие пальцы инопланетянки…
16.
Эта мысль возникла сразу, без всякой ассоциации с другими, и обожгла как огнем. Максим вдруг понял, что вся его работа в информатории, все знания, какие он здесь получит, будут сплошной бессмыслицей, если он не передаст их людям. И он должен вернуться к ним, помочь им приобретенными знаниями. Это его долг, его святая обязанность.
Но как же Миона? Что будет с их любовью, их счастьем?
И словно в ответ на это в домике, где он, собравшись заняться дневником, с утра не находил себе места, раздался сигнал ближней связи. Миона стояла у самого экрана, с нежной тревогой вглядываясь в глаза Максима:
— Мне хочется видеть тебя, милый.
— Сейчас я иду к тебе.
— Нет, я знаю, ты работаешь. Я сама приду.
Экран погас. Максим захлопнул дневник и зажал лицо руками, чтобы не застонать от нестерпимой душевной боли.
Как любима, как бесконечно дорога была ему эта необыкновенная женщина. Уже больше полгода прошло с тех пор, как они стали близки, но каждый час, каждая минута, проведенная с ней, были полны совершенно особого, непередаваемого захватывающего очарования. Не было случая, чтобы, расставаясь с ней хотя бы ненадолго, он не испытывал боли разлуки, и не было мгновенья, чтобы он не хотел видеть ее вновь и вновь.