Став мужем и женой, они по-прежнему жили каждый в своем домике, лишь время от времени встречаясь где-нибудь в укромном уголке или навещая друг друга на правах гостя.
Так было принято в системе Агно, и Максим не видел нужды менять эту в общем-то неплохую традицию, тем более, что встречи после долгих часов разлуки приносили особенно большую радость.
Так было и сегодня. Не успел погаснуть экран, как все в Максиме так и рванулось навстречу Мионе. Рванулось и сникло под наплывом лютой боли…
Она вошла неслышно, как всегда, остановилась сзади кресла, обвила его шею тонкими прохладными руками, прижалась лицом к щеке. Он обнял ее за талию, хотел усадить к себе на колени. Но она мягко высвободилась и, придвинув любимую скамеечку, уселась неподалеку от кресла:
— Ты работай, работай! А я посижу рядышком, смирненько, как тики, — она спрятала голову ему под руку и замерла, будто перестав дышать.
Он нагнулся к ней, зарылся лицом в ее мягкие пахучие волосы. Время для них остановилось. Наконец она отыскала его руку, тихо шепнула:
— Почему ты не работаешь?
— А ты смогла бы сейчас работать?
Она молча покачала головой, постаралась улыбнуться. Но от Максима не скрылось, что в глазах ее пряталось смятенье. Он легонько приподнял ее за подбородок:
— Что-то случилось, Ми?
— Нет, но я до сих пор не ответила тебе на один вопрос.
Помнишь, ты как-то спросил, смогу ли я жить на Земле?
— Да.
— Так вот, я много думала об этом. И пришла к выводу, что я, наверное, смогла бы жить на Земле. Без большого комфорта, конечно, ни на минуту не расставаясь с биофильтрами, но смогла бы, если бы… Если бы я была одна с тобой… — она вдруг замолчала, порывисто прижалась к нему лицом.
Он молча ждал, боясь поверить своей догадке.
— Но я не буду больше одна, Максим, — послышался наконец ее приглушенный шепот. — У меня будет малышка… Сын… Наш сын, Максим.
— Любимая моя!.. — только и смог вымолвить Максим, покрывая поцелуями ее лицо. Но Миона снова мягко отстранилась от него:
— И вот он, наш сынулька, не сможет жить на Земле, — закончила она с глубокой грустью.
Этим было сказано всё. Это был последний приговор.
Мозг отказывался в него верить. Именно сейчас, узнав эту счастливейшую новость, Максим меньше всего мог представить, что им грозит разлука. Но в глазах Мионы была бесконечная печаль:
— Мы с ним должны остаться на корабле, Максим. А корабль… Корабль улетает, — закончила она прерывающимся голосом.
— Как?! Улетает совсем?
— Да, и раньше, чем я думала. Этана закончила почти все приготовления. А земляне могут обнаружить нас каждую минуту. Тогда придется стартовать немедленно. Видно, придётся нам расстаться, милый…
— Нет! Никогда! — вскричал Максим, вскакивая с места и беря ее на руки, как малое дитя.
— Что нет? Что никогда? — грустно улыбнулась Миона, пряча лицо у него на груди. — Как часто вы, земляне, не хотите взглянуть правде в глаза, понять, что жизнь сурова, что иной она просто не может быть. Нам же с тобой она до сих пор дарила только радости. И я никогда не забуду этого, Максим.
— Нет! Нет! — твердил он словно в исступлении. — Наша любовь должна преодолеть все!
— Наша любовь — только любовь. А жизнь — нечто значительно большее, — сказала Миона тихо, но твердо. И Максим понял, что перед ним уже не девочка, а взрослая женщина системы Агно. — Мы смогли бы остаться вместе лишь при одном условии: если бы ты согласился покинуть Землю и лететь с нами. Но у тебя не хватит на это сил, Максим.
Хотя… Прости, что я выскажу одно немудрёное соображение. На Земле больше трех миллиардов людей. Больше трех миллиардов, Максим! Что будет, если один из них покинет планету? Земля даже не заметит этого. А здесь… Как трудно будет здесь без тебя твоей жене… Твоему сыну… Нет-нет, не отвечай! Не говори ни слова! Такие решения не принимаются мгновенно. У нас еще будет время подумать и поговорить об этом. А сейчас прощай! Любимый мой!.. — она прижалась лицом к его лицу и выскользнула из комнаты. Тут только он почувствовал, что лицо его мокро от слез Мионы.
— Миона! — он бросился за ней следом, настиг ее в прихожей, жадно обхватил за плечи, повернул к себе лицом.
Миона плакала. Плакала впервые за все время, что он видел и знал ее. Плакала, сотрясаясь от рыданий. И это было так противоестественно, так невероятно жестоко, что он едва не проклял себя за то, что даже в мыслях собирался покинуть ее:
— Миона, милая! Я никогда…
Она зажала ему рот ладошкой: