Вскочил я с коряги и — вниз, к тому месту, куда цветок несет. Выловил эдельвейс из воды, смотрю на него и дрожу, как в лихорадке, то ли от холода, то ли еще от чего. А с лепестков у него вода: кап, кап… Точь-в-точь, как слезы. Плачет цветок, да и только! Я уж и сам готов был зареветь. А может, и ревел, глядя на цветок и вспоминая свою Нефертити.
А тут еще — дождь. Сильный-пресильный. Вымок я — ни одной сухой нитки не осталось. А все не ухожу. Все жду чего-то. Чего? И сам не знаю. Кажется, уж совсем стемнело, когда, слышу, сверху Марина кличет. Обернулся я. А она — как закричит! Будто что страшное увидела. И тут ка-а-ак грохнет! Гром. Гром осенью!
Но это до меня потом дошло, что не могло быть грома в ту пору. А тогда до того ли! Потому что цветок — понимаешь, цветок, только что вытащенный из воды, под проливным дождем — вдруг вспыхнул, как тот алмаз. И перед глазами у меня — искры, сполохи. А лицо Марины… Страшно вспомнить. В общем… Нет, лучше не говорить!
Очнулся я в Отрадненской больнице, в отделении для душевнобольных. И лежал долго. Всю зиму. Теперь понимаешь, почему я никому не писал? Лишь к весне перевели меня в терапевтическое. И тут случилась еще одна история.
Только Нефертити уж здесь ни при чём, я знаю. Лежал я как-то ночью у окна — не спалось. Вдруг из открытой форточки — маленький букет подснежников. Наших, из тайги. И пахло от них лесом, сырой свежестью, весной. Кто их бросил, я так и не узнал. А только с тех пор пошло дело на поправку К первому мая пришел я домой. Мать тогда уже не вставала с постели — Марина даже жить перебралась к ней. Ну вот и всё.
Антон молчал. Максим усмехнулся:
— Знаю, о чем ты думаешь. Думаешь, что и всё, что я говорил до этого, было бредом сумасшедшего? И я так думал, Антон. И, веришь, даже радовался этому. Иногда мне начинало казаться, что не было и тебя, и Лары… Но однажды летом, копаясь на озере в песке, я выкопал… обгоревший цветок.
— Не может быть!
— Если бы не было! Но нет, я узнал его сразу. Один бутон остался почти целым и сохранил еще запах эдельвейса. И этот запах… Я будто очнулся, Антон, но… — он снова налил коньяку и выпил, не закусывая.
— А эту… свою русалку ты больше не встречал?
— Ни разу! Вот уже семь лет. Словно ее и не бывало. Ни ее, ни астийского эдельвейса, ни звезды…
— Какой звезды?
— Да, понимаешь, каждый раз, как я видел или слышал свою Нефертити, в небе появлялась странная голубая звезда…
— Час от часу не легче! А кто-нибудь кроме тебя замечал её, эту звезду?
— Нет, по-моему, никто. Может, и мне она только казалась. Но с тех пор — как отрезало! И я знаю, почему. Потому что женился на Марине. Несмотря на все её предостережения…
— Ну, это еще вопрос, — Антон задумался. — А как семейная жизнь? Все хорошо?
Максим вздохнул:
— Живём…
— Понятно.
Максим снова налил вина.
— А не хватит тебе?
— Ну да, теперь ты думаешь, я несу околесицу с пьяных глаз. Так вот, смотри! Видел ты что-нибудь подобное? — Максим вынул из кармана небольшую плоскую коробочку и положил перед Антоном. Тот нетерпеливо снял крышку:
— Цветок?! Тот самый?
Тонкий горьковатый аромат заполнил комнату. Антон осторожно извлек полуобгоревший побег и раскрыл венчик бутона:
— Да-а… Я, конечно, не ботаник, но, насколько мне известно, ни один цветок сибирской флоры не имеет такого строения. Что же касается запаха, то я не нахожу слов… — Он поднес бутон к носу. — И ты хорошо помнишь, что именно такой цветок был вырезан на алмазе?
— Точно такой, Антон. И такой точно запах я ощутил, когда обнаружил на пальцах ее волосы…
— Но это… Это же чёрт знает что! Мистика какая-то!
— Больше, чем мистика. Вот и подумай, стоит ли брать меня в аспирантуру. И вообще заниматься этим делом.
— Молчи, несчастный! Теперь я свяжу тебя и отправлю в институт силой, если ты вздумаешь отказаться от работы со мной. Такие факты! — он бережно вложил цветок в коробку и захлопнул крышку. — Зачем ты таскаешь с собой такую ценность?
— Вроде талисмана. Это единственное, что осталось в память о Ларе.
— О Ларе?! Она-то здесь при чём?
— Так разве я не сказал? В том-то и дело, что эта зеленоглазая Нефертити и Лара настолько похожи друг на друга, что я до последнего дня был в сомнении, не одно ли это лицо.