Словом, ради такой находки можно было потерять и не два десятка микроциклов. Система давно ждала подобных открытий. Однако последний этап экспедиции кончился катастрофой. Непредвиденный всплеск корпускулярного излучения Центрального светила вывел из строя гравигенератор звездолета. Перед участниками экспедиции встала суровая дилемма — либо оставить корабль в качестве базы на планете, либо, сняв с него лишь самое необходимое, отправить под командой автоматов на обычной досветовой скорости к Системе.
В первом случае они сохранили бы некоторый комфорт, полную безопасность, относительно спокойную жизнь, обеспеченную приборами и энергоустановками звездолета и, пусть очень слабую, надежду на устранение аварии. Во втором — лишались всего этого, но получали возможность сообщить Системе о своем открытии. Между участниками экспедиции разгорелась дискуссия. Мнения разделились.
Однако голос командира, лучше других знавшего истинную степень катастрофы и потому отстаивавшего второй вариант, оказался решающим.
И вот семеро астронавтов — четверо мужчин и три женщины — впервые остались один на один с враждебными силами планеты. Огромный небосвод чистейшей лазури раскинулся над ее лесами и лугами. Причудливые груды облаков величественно-спокойно плыли от горизонта к горизонту. Живительное тепло Центрального светила приятно ласкало лицо и руки. Но за каждым деревом, каждым камнем притаилась чужая, враждебная жизнь. Она воплотилась здесь в миллионы форм. Ею кишели и почва, и вода, и воздух. А их осталось всего семеро — всему и всем чуждых, для всего и всех лишних, ненужных, нетерпимых.
На миг сердца астронавтов дрогнули в предчувствии фатальной обреченности. Но только на миг. Уже в следующую минуту командир, как бы читая мысли своих товарищей, сказал:
— И все-таки надо жить. Жить и бороться. Чтобы сохранить самое драгоценное, что мы привезли сюда — разум.
За работу, друзья!..»
Максим живо представил себе этих мужественных звездолетчиков, не пожалевших ничего ради открытия, которого ждала их Система. Нелёгкая судьба выпала на их долю. Чем же закончился этот подвиг гостей Земли?
В комнату вошел Антон:
— Прочёл?
Максим закрыл тетрадь:
— А дальше? Что могло быть дальше?
— Что дальше? Мы уж как-то говорили об этом. Лишившись корабля и, следовательно, всякой связи со своей.
Системой, лишившись источников энергии, синтезирующих устройств, приборов, логических машин, хранилищ знаний, словом, оставшись один на один с враждебными силами планеты, они должны были одичать. Не они, так их дети. Не дети, так внуки, правнуки. Это не значит, конечно, что они вновь стали обезьянами. Нет! Их разум не угас. Но сузился до предела. Замкнулся в элементарных понятиях, необходимых для чисто биологического существования: выследить добычу, утолить голод, согреться от холода, защититься от врага. А это повлекло за собой изменение и внешнего облика человека. Трансформировался его череп, кости лица. Иной стала осанка, увеличился волосяной покров…
— В общем, тот же питекантроп, только с другой родословной? — заметил Максим.
— Ну, если и не питекантроп, то, во всяком случае, не современный человек. Кстати, Энгельс в «Диалектике природы» прямо пишет о дикарях, «у которых приходится предполагать возврат к более звероподобному состоянию с одновременным физическим вырождением».
— Энгельс, положим, только упоминает о дикарях, чтобы подчеркнуть, что даже они «стоят гораздо выше переходных существ», — возразил Максим.
— Гм… Ты, вижу, штудировал Энгельса усерднее, чем я. Но согласись, что он все-таки допускает возвращение человека к «звероподобному состоянию». А я так убежден, что при определенных обстоятельствах изменения в человеческом теле и человеческой психике могли дойти до уровня дикаря каменного века. И нечто подобное, очевидно, произошло здесь, в окрестностях Вормалея и, может быть, именно пра-праправнук пришельцев и выковал из детали какого-то прибора более нужное ему рубило. Впрочем, приборам, снятым с корабля, видимо, повезло больше, чем людям. И они до сих пор хранят бесценную информацию, рассчитанную на миллионы лет. Вот он, источник твоих галлюцинаций! Но для них, этих дикарей поневоле, она значила не больше, чем кибернетика для шимпанзе.
— Ну, хорошо, допустим, что-то подобное могло произойти здесь в астийское время. А после?