Громко журчал ручей, перекрывая шелест травы на ветру. Солнце, скрывшись за утёсами, садилось в море; быстро наступала ночь. Дальгард, знавший, что видит в темноте гораздо хуже туземных жителей Астры, приготовился терпеливо ждать всю ночь, не без сожаления вспомнив лагерь на берегу.
Сумерки, затем ночь. Сколько ещё до появления бегунов? Дальгард улавливал отрывочные мысли прыгунов; большинство торопилось к своим гнёздам из глины; иногда доносилась мысль какого-то другого ночного существа. Дальгард был уверен, что однажды его сознания коснулось ощущение ненасытного голода — признак летающего дракона, хотя обычно драконы по ночам не охотятся.
Дальгард не пытался связаться с Сссури. Водяного нельзя тревожить, когда он мысленно ищет бегунов.
Разведчик лёг на спину и смотрел в небо, пытаясь разобраться во множестве впечатлений, которые посылала ему окружающая жизнь. Тогда-то он и увидел…
Огненная стрела прочертила чёрную чашу ночного неба Астры. Огонь был яркий и совершенно чуждый; Дальгард вскочил, по спине его пробежал холодок предчувствия. За все годы блужданий по лесам, за все разведочные походы, в рассказах старших в Хоумпорте — никогда он ничего подобного не видел, ни о чём таком не слышал.
И тут же он уловил изумление Сссури.
«Опасность…» — приговор водяного подкрепил его собственную тревогу.
Опасность пересекла ночное небо с востока на запад. А на западе находится то, чего они всегда боялись. Что же теперь будет?
2. Посадка
Раф Курби, техник и пилот флиттера, лежал на мягком противоперегрузочном матраце своей койки и широко раскрытыми глазами смотрел на тусклый серый металл у себя над головой. Он пытался не слушать поток бессмысленных слов, заполнявший маленькую каюту. С самого начала, с того самого момента, как его назначили членом экипажа, Раф знал, что примет участие в игре, в чрезвычайно рискованной игре, где все шансы будут против него. РК-10 — само число на носу их корабля говорило об этом. Десять ищущих пальцев протянулись в неведомую черноту космоса. Судьба РК-3 была известна: корабль расцвёл огненным цветком в пределах орбиты Марса. А РК-7 явно вышел из-под контроля, хотя приборы Земли продолжали улавливать его передачи. Что же касается остальных — ни один из них не вернулся.
Но корабли строились, из числа тренирующихся по жребию определялись экипажи, и каждые пять лет новый корабль поднимался в космос со всеми усовершенствованиями, какие могли достичь инженеры после предыдущего старта.
РК-10 — Раф от отвращения закрыл глаза. После месяцев, проведённых в непрерывно вибрирующем корпусе, он знал, казалось, каждую заклёпку, каждый шов, каждую плиту корабля. И у него не было оснований считать, что полёт когда-нибудь окончится. Они будут двигаться в пространстве, пока в летящей оболочке не окажется один лишь мёртвый экипаж.
Это сигнал опасности. Когда мысли Рафа доходили до этого пункта, он всегда старался думать о чём-нибудь другом, разорвать цепь дурных предчувствий. Но как? Присоединиться к постоянным монологам Вонстеда, полным жалоб и сожалений? Раф так часто слышал его слова, снова и снова, что они потеряли всякий смысл; всего лишь поток бессмысленных звуков, и Раф заметил бы его, только если бы человек, делящий с ним тесное помещение, вдруг исчез.
— Не нужно было мне записываться для подготовки… — скулёж Вонстеда продолжался.
Ну, это неоригинально. У всех у них возникла такая мысль, когда жребий назвал их имена — имена участников полёта. Независимо от того, какая причина привела их в тренировочный центр: сказочная плата, искренний интерес к проекту, исследовательская лихорадка, — Раф не верил, что есть хоть один человек, у которого не упало сердце, когда он услышал, что отобран для полёта. Даже он, всю жизнь мечтавший о звёздах и чудесах, которые ждут за большим прыжком, чувствовал себя ужасно, когда впервые ступил на борт, занял своё место на этой самой койке и с пересохшим ртом, весь дрожа, ждал старта.
Здесь теряешь всякое представление о времени. Космонавты ели — весьма умеренно, спали, когда могли, старались сократить бесконечные часы, искусственно разделённые на заранее установленные периоды. Но всё же недели могли означать месяцы, месяцы — недели. Они могли находиться в космосе годы — или только дни. Они знали только бесконечную монотонность. И прерывалась она либо сонным отрицанием окружающего, как у Хэмпа и Флоя, либо приступами убийственного гнева, как у Морриса, который сейчас был заключён в одиночке. И никакого предвидимого конца полёта…