Я же в абсолютном спокойствии перебирал ногами, как во сне, и хорошо, что мы стремительно шли, ибо одышка вполне походила на взволнованность и озабоченность о случившемся, и, таким образом, я мог скрывать от своего друга мои чувства.
— Послушай! — обронил Юра на ходу. Он размашисто шагал, раскачивая в такт широкими плечами.
— Что? — тут же отреагировал я на обращение друга.
— Вика тебе кто?
— В смысле? — спросил я, будто не понимал, в чем дело.
— Я имею в виду, — Юра сглотнул воздух, — невеста?
— Не знаю…
— Не понял… — удивился Юра. — А кто же знает?
— Я шучу, — сказал я.
Мы свернули на обочину и пропустили прошумевшую крутыми шинами "Волгу".
— Так все же? — настаивал Юра на продвижении разговора.
— Соседка! — определил я.
Юра замолчал… и уже проплыло справа от нас три-четыре телеграфных столба, как друг снова обратился ко мне.
— А Вика… — задохнулся он от быстрого шага, — сказала, что вы… поженитесь!..
— Нет! — отрезал я.
— Ты опять шутишь? — заволновался Юра и в который раз оглянулся назад в надежде на попутный транспорт.
— Я серьезно! — подтвердил я.
— Поругались? — поинтересовался Юра, перешагнув большой, угловатый камень на обочине, о который едва не споткнулся я.
— Нет! — сказал я.
— Разлюбил?
— Нет! — снова ответил я отрицательно.
— Ну, хватит… Сереж…
Я промолчал, но тоже оглянулся назад и продолжал идти, и думал: "Сколько же слов людьми было обронено на этой дороге!.. И многие слова теперь дремлют под асфальтом автострады…
Наверное где-то здесь же можно прислушаться и услышать незримо зависшие на века слова Сергия Радонежского, а сейчас сквозь них проезжают автобусы, проносятся «Волги», шагаем сейчас и мы!.."
— Ну, так что? — опять спросил меня Юра.
— Это… Долго объяснять! — сказал я.
— Ясно… А мне Вика понравилась, — застенчиво признался Юра. — Я женился бы… Не раздумывая! — сказал он.
— Ну и женись!.. В чем же дело?! — определил я.
— А что… Женился бы! — подзадорил себя Юра.
— Она хорошая, — сказал я и опять обернулся назад: метрах в ста нас догонял, свирепо рыча, автобус. Мы остановились и стали усердно махать, сигнализируя руками шоферу. Через минуту мы уже сидели в полупустом салоне автобуса и мчались в сторону станции.
— Откуда ты узнал об открытии памятника? поинтересовался я у Юры.
— В литинституте, ребята подсказали, — ответил он.
— Ты что, и в «Памяти» состоишь?
— Нет, но в группе у нас есть люди оттуда.
Мы помолчали и проехали с полкилометра.
— Откуда этот отрывок? — спросил Юра.
— Какой? — не понял я.
— Тот, в твоем письме, — уточнил Юра.
— А-а, — вспомнил я. — Приедем в Москву, расскажу…
Вику Юра заметил первым: она стояла на обочине шоссе. Мы разразились криками на весь автобус так, что ошеломили всех пассажиров! Шофер остановил машину…
Снова мы были все вместе: Юра, Вика и я. Вика очень радовалась! Она хотела меня поцеловать, но я, глянув на погрустневшего Юру, игриво увернулся от поцелуя. Вика рассказала, что она долго протестовала в салоне того, увезшего ее, автобуса, и в конце концов надоела шоферу, и он высадил ее на полдороге…
Теперь, уже не спеша, мы пошли к ближайшей станции электрички, пошли напрямик, через редкий лесок. Юра шел впереди метрах в десяти по тропе, вымощенной деревянными досками, выложенной, видимо, жителями неподалеку расположенного поселка. По всему было видно, что Юра старался не мешать мне разговаривать с Викой. Он, вероятно, еще надеялся на то, что я пошутил, и все-таки примечал я, как он нет-нет, да прислушивается к нам.
— Смотри! — театрально воскликнул я для Вики, так, чтобы и Юра услышал. Он обернулся и глянул на нас.
— Смотри внимательно на деревья! — предложил я все так же громко Вике.
— А что? — насторожилась Вика, озираясь вокруг.
— Ты видишь — это все женщины! И мужчины! А не деревья!
— С чего ты взял?! — удивилась она.
— Смотри, смотри, внимательнее! Деревья с одним-единственным стволом — это мужчины, а деревья, стволы у которых ветвятся на двое, трое, — это женщины, они все закопаны головою в землю, по пояс! Видишь: и две ноги у этих деревьев-женщин, и кривые полоски — между ног!.. Что же эти полоски напоминают, — разыгрывал я ситуацию. — Сейчас вспомню! Минуточку!..
— Вот дурак! — весело крикнула на меня Вика и пихнула меня в плечо с деревянной тропинки.
— А что, разве я не прав?! — выкрикнул я, как бы окликая тем самым Юру и приглашая его в разговор.
— Да, есть что-то похожее, — поддержал меня друг. Он на мгновение оглянулся в мою сторону: я шел неподалеку от деревянного настила: Вика не пускала меня на него и мне приходилось перепрыгивать с кочки на кочку, чтобы не угодить в заснеженные по колено рытвины.
— Ну ладно, иди по тропе! — заботливо окрикнула меня Вика, сжалившись. — Не хватало, чтобы еще и ты себе ногу вывихнул! — Я повиновался.
— Вот, слушай, — сказал она, когда я уже снова шел с нею рядом по деревяшкам. — Я сейчас вспомнила! Скажи: ты знаешь, что такое — бесстрашный, бескорыстный, бесстыдный?! — она тоже говорила громко, чтобы слышал и Юра, который шагал теперь метрах в пяти от нас. — В общем, что значит все слова, начинающиеся на "бес"? — договорила Вика.
— Нет! — шутливо ответил я. — Не знаю!
— Ну!.. Бес же! Бес! — улыбаясь, вопрошала Вика и как бы пытаясь подсказать ответ интонацией своего голоса.
— Не знаю! — снова ответил я.
— Бес!.. Дьявол значит! Недогадливый ты! — торжествующе выкрикнула Вика и глянула на Юру.
— И что же получается: бес страшный! — Вика хохотала, а я продолжал перечислять, — бес стыдный! Слушай! — остановился я, обращаясь к Вике. — А как же тогда понимать бес корыстный, ведь само слово — бескорыстный — хорошее слово?!
— В том-то и дело, что — нет! — объяснила Вика, забегая вперед меня и, тем самым, притесняя меня с деревянной тропы. Ведь люди, — говорила она, — двойные и корыстные, как ни крути! Двойные и корыстные в своей душе, а бескорыстный только притворяется таким, а на самом деле он — дьявол в маске. Бес корыстный, такой же бескорыстный, как, помнишь, в сказке "Коза и семеро козлят! — волк шкуру одевал и голосок утончал! "Козлятушки — ребятушки!", а сам о себе думает, о желудке.
— Откуда ты такого нахваталась?! — удивился я.
— Это не я!
— А кто?
— Мария Федоровна!
— Какая Мария Федоровна? — припоминая, спросил я.
— Ну что ты, не помнишь! Соседка моя! Бабушка! воскликнула Вика.
— А-а… — только и вымолвил я с понимающим видом, шутливо оттопырив губы.
— Мудрая бабушка! — отозвался Юра впереди…
До Москвы мы добрались без проблем…
Всю ночь напролет я пробеседовал с Юрой полушепотом, сидя у окна в его комнате в общежитии. Вика сладко спала на Юриной кровати, и Юра нежно, время от времени поглядывал на нее.
На следующий день Юра проводил нас в аэропорт рано утром, я спешил объявиться на работе, так как та запись карандашом моих паспортных данных, сделанная капитаном милиции в помещении радиостанции, помнилась, хотя и холодно, но близко, и мне надо было, на всякий случай, хотя бы упредить сообщение о моем, если таковое последует, задержании. Тогда, по крайней мере, один день можно будет объяснить, как отгул.
О засвеченной пленке я так никому и не сказал…
Надо было кончать с Викой. Всю дорогу в самолете я хладнокровно обдумывал, а точнее, настраивался это сделать. Еще утром, там, в Москве, у Юры, когда мы все втроем завтракали, я сидел молчаливо, и Вика наверное начинала понимать или чувствовать приближение чего-то нехорошего, потому что в самолете она уже совсем расстроилась, ей было неуютно сидеть в тесном кругу моего молчания, а если я и отвечал на ее какие-нибудь вопросы, то очень кратко и сухо…