Вот и взорвалась моя фаната. У костра на берегу теплого ласкового моря.
Что?
Конечно… Я ей все рассказал иносказательно, не называя фамилий. Притчу о любви и предательстве. Басню Крылова. Без морали. Мораль она сама вывела.
Когда я кончил свою басню, она прижалась ко мне, обхватила мою голову руками. И заплакала. Я обалдел.
— Ты чего плачешь?
— От злости, — она говорит, — что этой дряни рядом нет. Я бы ее убила голыми руками.
Я-то не могу ей сказать, что эта дрянь — ее родная мама Света, Светка Филиппова. Этого я ей никогда не сказал бы!…
— Все! — говорю я ей.— Хорошего понемножку. Посмеялись, и будет. Концерт окончен. Иди в отряд.
— Как же я могу уйти? — Это она мне говорит. — Ты же из-за этой дряни обо всех женщинах плохо думаешь… Я не хочу, чтобы ты о нас плохо думал!
Ты понимаешь, Алик?! Это мне говорит тринадцатилетняя девочка: «Чтобы ты о нас так не думал!» Она за всех женщин на себя ответственность взяла! В тринадцать лет!
Алик, налей-ка мне немножко… Чуть-чуть. Вот так! Божественно!
Утром сижу у погасшего костра. Над морем солнце всходит. Она уже в отряде давно. А я сижу и думаю: «Что же она сделала?» Вся моя жизнь с двумя отсидками и тремя расстрелами раем мне показалась. А как же! Плохо ли, хорошо ли, но я правым был! Всегда правым! Меня предавали! А сейчас кто я? Кем я перед ней оказался? Почему не надавал ей по щекам?! И не отправил в отряд?! Ну, больно бы ей было. Но прошло бы. Потом бы она меня с благодарностью вспоминала! А сейчас?
Она передо мной за всех женщин ответила, дурочка. А я?
Страшно мне стало, Алик. Жутко. Никогда еще в душе такой жути не было. Ни когда меня расстреливали, ни на зоне. Никогда.
Взял я свой рюкзачок и до подъема ушел.
Глупо?
Это ты мне говоришь, Алик?…
Ах, все глупо?
Это конечно. Это правильно. А что делать? Если жизнь меня так закрутила. Карма моего отца. Героя-летчика.
Утром не мог я ее лицо увидеть. Не мог увидеть ее зеленых маминых глаз.
Что?!
Испугался?!
Правильно. Я себя испугался. Я понял, что маленькая дурочка просто пожалела меня. Я ведь себя на берегу суперменом считал. А девчонка пожалела меня. Как нищего в метро. Бросила мне в шапку подачку.
Что?
Бриллиант, говоришь, в мою шапку бросила?
А какая разница? Все равно ведь подачка.
Такого на зоне не прощают!
Я бы во время похода ей отомстил!
Как — за что?
За то, что она меня опустила! За то, что она, девчонка, выше меня оказалась! Разве я мог такое простить? И я ушел от греха подальше.
Добрался на троллейбусе до Симферополя. А на самолет денег не хватает. Я ушел не рассчитавшись даже. Без документов. Без получки. А уже конец августа. Народу в аэропорту, как мух в туалете. Жара. Разомлевшие бабы сами свои раскрытые сумки подставляют. Бери — не хочу. Но я этим никогда не занимался! Я в тюрьме не за воровство сидел! Там я свою карму отбывал. И дальше решил отбывать.
Чтобы на билет заработать, нанялся грузчиком в аэропорту. Багаж с фруктами в самолеты грузил. А куда я еще мог наняться без документов?
На третий день заработал что-то вроде стольника. Нормальные по тем временам деньги. Уже с кассиршей познакомился. Она мне билет без документов до Питера выписала.
Стою, курю на холодке.
Свободный человек. Начинаю жизнь с новой, незапятнанной страницы.
А народу… Я тебе уже говорил. Кошмар и толчея. Если бы не эта толкучка, я бы ее раньше увидел. Спрятался бы. А так… Берет меня кто-то за руку. Не за рукав. А за ладонь. Как здоровается. Я оборачиваюсь. Зеленые глаза. Грустно и с жалостью на меня глядят.
— Эх ты, Капитан. Испугался все-таки. Не поверил…
Ты понял, Алик? Она опять жалеет меня! Она, тринадцатилетняя. И тут вот меня прорвало, Алик. Тут я ей все объяснил. Про кого была та басня. И про папу ее объяснил. И про маму. Расставил точки над «i». Честное слово, не из подлянки я все ей объяснил. С умыслом.
С каким?
А с очень простым. То, что она меня опустила, только я один знал. Она-то даже об этом и не догадывалась! Вот я и решил в ее глазах опуститься окончательно! Будто я мерзавец конченый! Будто я ей мстил за себя! Пусть она помучается и забудет. И осторожней будет в дальнейшем. Пусть поймет, что жизнь — жестокая вещь! Нельзя перед каждым душу распахивать! Наплюют!
Пусть вырастет осторожной и сильной волчицей с зелеными глазами!
Василий замолчал.
Алик налил по стаканам «Стрелецкой».
— Мы с тобой на «ты» уже пили.
Василий поднял голову и посмотрел на него с удивлением:
— Ну?
— Давай теперь на «я» выпьем, — сказал Алик.
Василий улыбнулся недоверчиво:
— Как это?
— А так.— Алик звякнул своим стаканом об его стакан:
— Ты — это я!
Василий заволновался:
— Это же… Это же надо как-то отметить!
— Пей, — подвинул ему стакан Алик, — пей.
— Нет. Не в этом дело.
Василий достал из кармана голубую картонку, то ли открытку, то ли перфокарту:
— Вот! Черкни здесь свое имя. Пиши!
— Зачем? — удивился Алик.
— Как — зачем? Это же обычай… Надо бы кровью… Как принято у друзей. Ладно, и так сойдет. Вот! Ручка с красным стержнем. Красным пиши! Пиши!
Алик смотрел на его суету и улыбался:
— Так и написать: «Ты — это я»?
— Нет. Просто распишись. А я рядом! Пиши!
Алик понимал, что он делает что-то не то, но его
повело. И он размашисто подписался на картонке. Фамилия вышла действительно как кровью написанная. Василий поцеловал его в щеку. И аккуратно подписался рядом. Подписался и спрятал картонку в карман.
— Вот теперь, действительно, ты — это я! И нам теперь никуда друг от друга не деться! Никуда!
10
Миллионер
На этом и кончилась их «ностальжи». Обошлась она Василию в пятьсот баксов.
Алик шумно возмущался, убеждал хозяйку Зою, что в 1976 году и денег ни у кого таких не было. Кричал ей: «Побойся Бога!» — и показывал на скромную улыбку Гагарина. А Василий только смеялся его шумным выходкам, а потом достал из потайного, на молнии, кармана косухи плотный бумажник Батыя:
— Вот и денежки мертвеца пригодились!
Досконально рассчитавшись с Заинькой, он ласково
потрепал ее по упругому фланелевому бедру.
Зоя выгнулась по-кошачьи, попросила его заходить еще. Алик ревниво отметил, что Василий бабам нравится. Василий обещал Зое обязательно зайти, когда их отпустят в увольнение.
— Вы что ж, военные? — разочаровалась Зоя.
Василий показал на Алика:
— Заинька, перед тобой сидит АЛ — астральный летчик.
— Космонавт, что ли? — не очень удивилась Зоя.
Василий подмигнул Гагарину на календаре:
— Он покруче. Он, Заинька, летает туда, откуда Юрка не вернулся.
Когда, опять поскользнувшись на мраморной ступеньке и чуть не упав, они выбрались наконец в душную скучную современность, Василий проникновенно сказал Алику:
— Алик, ты жлоб, не ценишь ты родного пепелища и отеческих гробов. С нас еще мало взяли. За такое удовольствие я беру гораздо больше.
— Сколько? — машинально спросил Алик.
— Я беру с человека… Всю его жизнь.
Алику не понравилась его дурацкая шутка. Он уже жалел о своей пьяной сопливой откровенности. «Я — это ты». Ну что между ними общего? Он решил воздействовать, наконец, на Василия хотя бы вульгарным гипнозом. Успокоить его где-нибудь на скамейке и тихо уйти.
Алик остановился и сурово уставился в седой затылок. Василий тут же обернулся, словно его окликнули. Сверкнул на Алика разными глазами. Спросил насмешливо:
— Ну что набычился? Ссать, что ли, хочешь? Идем на рынок, там туалет.
И Алик тупо поплелся за ним.
Василий и Алик толкались по гулкому, как баня, жаркому Андреевскому рынку. Василий выбирал дыню. Дынь еще было совсем мало. А ему хотелось переспелую «колхозницу», какую он ел в Артеке. Наконец нашел.