— Сколько можно повторять? Отвали, Чен! Проезжай! Быстро!
Джип дернулся. Потом включилась мигалка на крыше. Джип взвизгнул сиреной. И рванул с перекрестка под красный. Завизжали тормоза. Заревели сигналы. На перекрестке сбились в кучу машины. Джип круто повернул направо. Ревя сиреной, помчался по направлению к Первой линии. Алик понял: в руках Василия — заделанный под плейер радиотелефон. Значит, Чен на джипе следил за ними все это время. Василий присел на корточки рядом с Аликом:
— Не нравится тебе Чен? Мне тоже не очень. Но у него есть одно хорошее качество. Он человек без предрассудков. Убивает не задумываясь. И не потому, что беспредельный дебил. Наоборот. Просто он знает то, что знаем мы.
Алик встал с влажной дорожки. Отряхнул брюки.
— А что он знает?
Василий так и сидел на корточках. Смотрел на него снизу вверх разными глазами:
— А то, что смерти нет.
Алик отвернулся от него. Василий засмеялся и встал:
— Поэтому он и убивает. Спокойно и весело. Просто выдает человеку билет на путешествие в другой мир. Только и всего.
Алик смотрел вдоль проспекта. Белого катафалка уже не было видно.
— На это нужно иметь право.
— Правильно. А у него есть это право.
— Кто же ему его дал?
— Я.
Василий вернулся к скамейке. Завернул в газету липкую дынную жижу. Запихал пакет в урну. Вытер мокрые руки о джинсы.
— Мне это путешествие по стране дураков порядком надоело. Хотел тебя пригласить в другой мир. В «Асторию». В европейскую цивилизацию. Спокойно поговорить о деле. А ты не хочешь по-человечески.
— О каком деле?
Василий поднял брови:
— А ты разве не понял?
— С Мариной мы, кажется, уже все выяснили.
— Думаешь? — Василий сдернул с шеи наушники. — Черт! Шею натерли!
Он аккуратно обмотал провод наушников вокруг плейера и сунул их в урну. В мокрый дынный пакет.
— Все! Кончились игрушки! Теперь мы можем говорить откровенно.
Алик смотрел на торчащую из урны черную пружину наушников:
— А мы разве не откровенно говорили?
— Я-то более чем. А ты? Молчал в основном. Я видел, что ты мне не доверяешь.
Василий тонким носком рыжего сапога запихал плейер подальше в урну.
— Теперь все. Можешь мне доверять. Пошли. Ну, что стоишь? Или тебе сто тысяч баков не нужны?
Они пошли к храму. У самой его двери Василий остановился, хотел перекреститься, уже размашисто поднял руку.
Старушки в белых платочках, выходящие с вечерни, испуганно шарахнулись от него. Василий весело рассмеялся:
— Фу, черт! Совсем забыл, кто я. Пошли отсюда.
Он взял Алика под руку и повел его к Восьмой линии.
Василий повеселел. Глаза его сверкали разными огнями. На губах блуждала коварная улыбка.
— Не хочешь по-человечески. Ладно… Я тебе такое место покажу! Ты поймешь — ты АЛ. Бежим! Наш трамвай.
11
Улыбка Джоконды
А Андрюша ждал звонка от Алика в сером мрачном доме со спяшими совами над подъездом. Надо сказать, что внутри дом оказался совсем не мрачным. Обычный питерский старый доходный дом. С гулкой прохладной лестницей и разбитым скрипящим лифтом.
Квартира сорок оказалась на последнем этаже. Выше — только облупленные крыши. Андрюша позвонил у железной двери. Женский голос спросил:
— Кто?
— Балашов, — ответил Андрюша и добавил как пароль: — Это я, Андрюша.
Застучали мощные засовы, и дверь отворилась. В дверях стояла девчонка в синем купальнике. В синей косынке на голове. В руках девчонка держала испачканную краской тряпку и длинную рисовальную кисточку. Бедра у девчонки были испачканы голубой лазурью и яркой охрой. Она сурово оглядела Андрюшу. Только по черным влажным глазам Андрюша узнал повариху из «Фрегата», которая так беззастенчиво клеила его на ресторанной кухне. Девчонка послушала лестницу, сухо кивнула Андрюше:
— Заходи. А Саша где?
— Он мне сюда позвонить обещал. Скоро будет.
— Обувь снимай. Я утром полы мыла.
Девчонка совсем не стеснялась своего купальника.
Будто одета была в строгий вечерний костюм. Покачивая бедрами, не нарочно, а просто от походки, прошла в открытые двери комнаты. Андрюша у вешалки скинул ботинки и прошел за ней.
Комната была большая и солнечная. Без обоев. Стены покрашены краской «слоновая кость». Потолок, повторяя излом крыши, резко скашивался к передней стене с двумя большими низкими полукруглыми окнами. Это была мансарда, в какой раньше, наверное, жили художники или студенты близкой отсюда Академии художеств.
Да и сейчас посреди комнаты стоял мольберт с начатым этюдом. А в простенке между окнами висела копия Леопардовой «Джоконды». Девчонка, склонив голову, сдувая выбившуюся из-под косынки черную прядь, недовольно глядела на мольберт.
Андрюша кашлянул, чтобы напомнить ей о себе. Девчонка сказала, не отрываясь от мольберта:
— Марина в ванной. Сейчас выйдет. Садись и не мешай.
Действительно, где-то в глубине квартиры шумела вода. Кроме мольберта и полупустых книжных полок, в комнате ничего не было. Только широкая, покрытая большим ворсистым пледом тахта. Сесть можно было только на нее. Других вариантов не было.
И Андрюша устроился на уголке тахты и еще раз оглядел пустую комнату. И тут же заметил, что комната не так уж и пуста. Книг было немного, но все хорошие. Большие белые альбомы. Черные корешки «Философского наследия». И еще какие-то неизвестные. Большая серия «ПАЛ» — «Памятники античной литературы». И совсем незнакомые, старинные тома в кожаных переплетах. Короче, чтение на несколько лет без выходных. Внизу на полке стоял проигрыватель. Как книги, стоймя установлены несколько больших дисков. Между дисками и проигрывате— лем — знакомая матовая плечистая бутылка «Абсолюта».
У дверей на стене висела старая темно-желтая гитара без одной струны. А над книжными полками, на крюке, — карабин с оптическим прицелом и облегченным спортивным прикладом. Андрюша даже привстал и в окно поглядел. Сектор обстрела из этой мансарды был отличный. Вся улица как на ладони.
Девчонка сказала вдруг:
— Слушай, я тебе не мешаю?
— А что? — не понял Андрюша.
— Вид тебя мой не смущает? — строго посмотрела на него девчонка. — Ты же только из армии, а я в полном стриптизе.
— Нормально, — сказал Андрюша и снова плюхнулся на тахту.
— Жарко.
— Нормально.
— Если что, ты скажи. Я халат накину.
— Нормально, — отвернулся от нее Андрюша.
— Если тебе жарко, ты тоже раздевайся.
Андрюша подумал и ответил, вытирая потный лоб:
— Не, нормально.
Девчонка обошла мольберт и поправила на маленьком круглом столике старый медный, начищенный до блеска чайник. И на мольберте у нее был набросан ярко— охряный чайник на голубой тряпице. Только чайник на столике сиял. Отбрасывал солнечный свет и одновременно впитывал в себя все предметы в комнате: и книжные полки, и карабин на стене, и желтую гитару. А на холсте чайник — скучный, безжизненный. Хотя и яркий. Просто труп чайника. Вот она на себя и сердилась.
Это было понятно. Непонятно было другое. Там, во «Фрегате», на кухне, она так активно клеила его, так настырно его к себе приглашала, а теперь совсем не обращает на него внимания. Стоит в купальнике перед мольбертом, то сюда наклонится, то туда. То согнется в пояс над столиком, поправляя проклятый чайник. А фигурка у нее что надо: бедра тугие и икры спортивные, ножки — крепкие, как столбики. Что ж она, издевается? Совсем его за человека не считает?
Андрюша покраснел и уперся взглядом в книжные корешки.
— Татьяна! — раздался из прихожей Маринин голос. — Куда ты кофе забесила? Не могу найти!
В дверном проеме стояла Марина. На ней было только махровое полотенце вокруг головы.
Еще совсем недавно Андрюша видел ее в храме во всем черном. Как монашку. А сейчас она стояла перед ним голая. Она стояла в дверном проеме, как в раме картины. Запах масляных красок и ацетона еще больше усиливал ее нереальность. Хотя в лучах солнца дрожали живые капельки на ее бедрах и животе, Андрюша впился глазами в белую по сравнению с розовым телом грудь. В темно-коричневые, торчащие в стороны соски. Впился в них, как в глаза. Даже рот раскрыл.