Отец внезапно вскинул голову, будто услышал оклик. Поднял свой бокал, подождал, пока я сделаю то же самое, мы чокнулись. И острая боль у меня в душе затихла.
— Давай-ка поедим, — сказал отец как ни в чем не бывало, но его серые глаза еще мгновение-другое пристально изучали мое лицо.
…В Токио я прожила почти месяц. Достаточно долгий срок, чтобы жизнь приобрела определенный уклад. Каждый вечер мы ходили куда-нибудь поужинать, обычно в какой-нибудь небольшой ресторанчик неподалеку. Иногда встречались в центре города на ланч, чаще всего в Национальном музее современного искусства — там даже зимой, если день выдавался солнечный, можно было посидеть за столиком на улице. Иногда я ездила из нашего предместья в центр города, электричкой, просто чтобы прогуляться по улицам и посмотреть на прохожих. Несколько раз побывала в Асакусе, заходила перекусить в тот же ресторанчик, куда отец водил меня в первый вечер. Я садилась на пол в темной комнате, окруженная азиатским убранством, перенесенная в мир, где у меня не было ни прошлого, ни будущего.
Как-то раз я отправилась к Токийской башне — своего рода пародии на Эйфелеву. Я постояла у ее подножия, понаблюдала за толпами туристов, но наверх не поднялась. Потом двинулась дальше и очутилась у грандиозного буддийского храма. С торца к нему была пристроена терраса, уставленная сонмом каменных фигурок, причем на многих красовались вышитые алые шапочки и нагруднички, а рядом — цветастые игрушечные вертушки, плюшевые медвежата и куклы. Какая-то немолодая европейская туристка в плотной спортивной куртке и походных ботинках фотографировала статуи камерой с длиннофокусным объективом. Я просто стояла и следила за ней, и, покончив со съемкой, туристка подошла ко мне.
— Мицуко, что означает «дитя воды», — произнесла она. — Так японцы называют детей, которым не удалось родиться, не удалось перейти из мира воды в земной мир. — Она обвела руками ряды каменных фигурок в алых шапочках. — А вон там — их покровитель. — Она указала на большую статую, изображавшую мужчину с посохом в одной руке и младенцем в другой. — Дзидзо, буддийское божество, покровитель неродившихся младенцев. — Она смущенно улыбнулась. — Простите, вы наверняка все это и без меня знаете. Просто эти поверья берут за душу. Все эти детишки… так печально. А родители? Понимаете, их ведь уже ничем не утешишь, никто им не поможет, даже этот Дзидзо-покровитель. Согласно поверью, дети воды играют на берегу реки, которая разделяет наш земной мир и тот, потусторонний. Они строят на берегу башенки из гальки, снова и снова, в этом состоит их наказание. Так они проводят вечность, да еще и под охраной чудовища. А ко всему прочему — вина, двойная вина. Ребенок причинил родителям огромное горе тем, что не появился на свет. А родители обрекли ребенка на вечное наказание — тем, что не дали ему родиться. Двойная вина, да. — Женщина потупила взгляд и принялась пинать гравий носком ботинка. — Простите! — промолвила она и убрала камеру в чехол. Кивнула мне на прощание и ушла. Ее прочные походные ботинки громко топали по дорожке. Я осталась и, сунув руки в карманы, долго смотрела на ряды каменных мицуко. Игрушечные вертушки из мишуры слабо посвистывали и шуршали на ветру. Время от времени где-то каркала ворона.
Накануне моего отъезда мы с отцом субботним утром поехали поездом в Никко. Он заказал ночлег в традиционной японской гостинице. Мы сошли с поезда в маленьком городке, сдали сумки в камеру хранения и направились на гору, где находился знаменитый храм. Туда уже устремилась толпа туристов и паломников, и мы слились с общим потоком, поскольку особого любопытства не испытывали и осматривать храмовый комплекс подробно не собирались. Погода была ясная, сухая, неярко светило солнце, воздух прогрелся, мы сняли куртки. Я поднималась вслед за отцом по крутым каменным ступеням, глядя ему в спину. Подъем давался отцу нелегко — он шел медленно, вскоре запыхался и то и дело останавливался передохнуть, но старательно делал вид, будто ничуть не утомился. И внезапно я посмотрела на него другими глазами, увидела его со стороны, как видят его посторонние: стареющий мужчина под шестьдесят, располневший, лысеющий. Ухоженный, хорошо одетый, замкнутый и вежливый. Похожа ли я на отца? Усилится ли наше семейное сходство с возрастом, когда я постарею? В детстве мне хотелось быть похожей на маму — такую красивую, изящную, блистательную. Но вокруг все говорили, что я копия отца. И теперь я вдруг поняла, что сходство с ним меня радует и утешает. Приятно было осознать, что этот мужчина — мой отец, а я — его дочь.