- Сейчас начнется второй акт, вы делайте вид, что слушаете. Он следит за нами. Знаете, дорогой мой, я ненавижу это ощущение постоянного и неусыпного надзора. С одной стороны, ты не чувствуешь себя одиноким. Он все время где-то рядом. Но с другой, нет ни минуты, ни секунды свободы. Той свободы, которую я когда-то променял на все это. Да, вы скажете, бесится с жиру, товарищ Щелчковский. Чего ему не хватает? Почет, уважение, власть, деньги! Но иногда, по ночам, а я сплю здесь, в клинике, я не могу покинуть ее в силу уже известных вам обстоятельств, мне снится один и тот же сон, будто я плыву в море на яхте, совершенно один, представляете, учетчик? То есть абсолютно. Вокруг ни души, только чайки, соленый ветер и вечное хлопанье паруса над головой. Только во сне я не чувствую его опеки. Правда, скажу вам откровенно, этот сон снился мне всего три раза. За эти годы, проведенные в стенах больницы, я молил бога, чтобы он послал мне снова мой сон. Но, увы, больше мне так и не удалось вновь почувствовать себя свободным, хотя бы во сне. Вы не подумайте обо мне плохо, дорогой мой, и не считайте своего доктора сумасшедшим.
Щелчковский уселся рядом с учетчиком и принялся смотреть хронику.
- Слышите? - врач неожиданно схватил Стрелкова за рукав и стал больно трясти его. - Вот, опять. Слышите? Он все здесь, где-то рядом. У них у всех зеленые френчи. У них одинаковые лица.
Доктор прикрыл рот руками, как это обычно делают дети, внезапно догадавшиеся о чем-то очень скверном, или страшном.
- А ведь действительно, черт меня дери, я совершенно не помню его лица, хотя вижу уже, как мне кажется, всю свою жизнь. День ото дня. День ото дня.
Столь разительная перемена в настроении заведующего отделением спутала все карты. Виктор Юрьевич был готов до последней капли крови служить государству. И здесь дело обстояло не в банальном тщеславии, хотя собственно, почему бы и не потешить и свое самолюбие? Вопрос победы советского шахматиста лежал в плоскости иных, недосягаемых высот и измерений.
...- таким образом, история нашего города тесно связана с историей...историей...историей...
Пластинка заела. Матерно выругавшись, заведующий снова исчез. Зажегся свет. Виктор Юрьевич прикрыл глаза рукой. Свет был настолько яркий, что Стрелкова показалось, будто сотни прожекторов зажглись одновременно.
Когда учётчик пришел в себя, он увидел чей-то размытый силуэт. Но это был не заведующий отделением. Стрелков мог поклясться! Тем более, одна существенная деталь во внешнем облике незнакомца заставила учетчика содрогнуться. Лицо неестественно вытянутось вперед. На память Виктору Юрьевичу пришел образ чумного доктора, который однажды попался ему в одной старой книге. У тех были странные маски с длинными птичьими ключами, очками с большими крутыми стеклами. Человек стоял в другом конце зала. Стрелкову показалось, что он смотрит куда-то в сторону, не желая показать своего интереса к его учетчику персоне. Но спустя лишь одного мгновение, сердце чиновника замерло. В груди отозвалась острая боль, словно чья-то костлявая рука разорвала плоть Виктора Юрьевича, сломала ребра и изо всех сил крепко сжала сердце. Кровь застыла в жилах от ужаса, который представлял собой этот странный субъект.
- Нам надо уходить, - сзади стоял Щелчковский.
Он выглядел как обычно: никакого плаща, ни цилиндра, ни торжественной музыки - все растворилось, как ужасный сон...
Снова в палате.
Венечка сделал реверанс и открыл дверь девятой палаты. Виктор Юрьевич вошел и не поверил своим глазам. Исчезло все: старые кровати с продавленными металлическими сетками, вонючие матрасы, обшарпанные тумбочки, занавески, раковина и старая вешалка. В центре стояла огромная, даже по местным меркам (с учетом пропорций здания больницы площадей внутренних помещений) кровать. Стены палаты украшали дорогие ковры, с потолка свисала старинная люстра, тонкой работы венецианских мастеров эпохи возрождения, полы были устланы шкурами диковинных животных, среди прочих, Стрелков узнал мех дальневосточного Василиска. Доспехи, оружие, подсвечники на высоких, точеных ножках, китайские вазы, пара картин голландских мастеров семнадцатого века, парчовые халаты, шелковые занавески и тяжелые бархатные гардины, на невысоком столике стоял фарфоровый набор посуды, ваза с фруктами, икра, запечная утка, графин с вином, шоколад, орехи несколько видов сыра.