Садальский перестал обмахиваться газетой.
- Пойдем выпьем что-нибудь прохладного и поговорим?
Шахматист как всегда был прав: очень жутко хотелось пить, и Виктор Юрьевич сейчас был готов пожертвовать чем угодно, лишь бы заполучить в руки полную кружку холодного пива.
Они по памяти отыскали пивную, примыкавшую к зданию какой-то артели.
- Смотри, - прошептал Стрелков, кивая в сторону пивной. - Все предусмотрели, даже сломанную лавочку и разбитый мусорный бак.
Садальский только хмыкнул и, поправив парусиновые брюки, смело шагнул внутрь.
В пивной было так накурено, что можно было святых выносить. Играла тихая музыка из радиоприемника. За стойкой стояла худенькая женщина в нечистом переднике и протирала кружки таким же нечистым полотенцем. Видимо, ее организм давно привык к табачному дыму, что она, казалось, не замечала его вовсе.
- Два пива, - сказал Садальский, бросая на мокрый и липкий прилавок смятую трешку.
Женщина взяла деньги, отсчитала сдачу и стала наливать пенный напиток. За столиками стояли люди, пили, курили, ели и разговаривали. Никто вообще не обращал внимания на новых клиентов, хотя, безусловно, и Садальский и Стрелков понимали, что все вокруг построено и заточено только рад них.
- Вижу, - процедил Стрелков, когда гроссмейстер кивнул ему на руки женщины, наливавшей пиво.
В отличие от любой другой работницы советского общепита, она дождалась, когда осядет пена, потом сняла остатки деревянной палочкой и стала наливать снова.
- Кругом обман, - тихо проговорил Садальский, когда они с трудом отыскали свободный столик.
- Никто не будет дожидаться осадка пены, да еще тем более, доливать пиво, - сказал учетчик. - слушай, Стас, а тебе не кажется комичным то, что, обычно разведчиков забрасывают во вражеский город в тыл врага для проведения операции, или диверсии, а здесь, наоборот, целый город заброшен к нам в тыл, чтобы расколоть такого гения, как ты?
- Говори тише, - озираясь по сторонам, попросил гроссмейстер. - помнишь, что говорила Грета?
Виктор Юрьевич осекся на полуслове. К ним подошел грязный алкаш и спросил:
- У вас вободно?
- Занято, папаша, - нарочито громко ответил Стрелков, загораживаясь рукой от смрадного дыхания незнакомца.
Алкаш удалился в дым.
- Почему ты сказал, что мы заварили эту кашу? - сделав большой глоток спросил чиновник.
Он почувствовал, как пиво привело его в состояние настоящей эйфории.
- Да потому что, старик, ты часть этой трудной и опасной игры.
- Но я хотел...
- До конца своей жизни киснуть в исполкоме? Ты это хотел сказать?
Непонятно каким образом, но Садальский, сам того не ведая, в одном предложении отразил все жизнь Стрелкова. Виктор Юрьевич действительно думал, что он сможет до конца своих дней служить в исполкоме, а после выхода на пенсию, сидеть с удочкой на берегу моря и курить трубку.
- Можешь не отвечать, - гроссмейстер залпом опорожнил свою кружку, - Я и так все вижу по твоим глазам. Судьба выбрала тебя, Витя. Она, порой, не спрашивает нас, а сама расставляет фигуры на доске.
Вдруг, завыла сирена. От неожиданности оба мужчины присели на корточки и инстинктивно накрыли голову руками. Вой истошно заливал округу. Все завсегдатаи пивбара, официантки, продавщица за стойкой, немедленно потянулись на улицу.
- Что случилось? - тихо спросил учетчик у алкаша, которому они не уступили место.
- Пора на митинг.
Садальский отрицательно покачало головой, но Стрелков настоял на своем.
- Стас, надо глянуть на этот митинг.
- Зачем, старина, ты что на митингах не настоялся? У нас много дел.
- А тебе самому не интересно, как они все обустроили?
В вопросе чиновника была своя логика. Гроссмейстер поднял руки и ответил:
- Шах и мат, сдаюсь.
На улице было полным-полно народу. Люди шли в сторону здания областного исполкома. Странным было то, что никто не разговаривал. Разношерстная толпа в полном безмолвии брела в тишине. Машины, брошенные на дороге, стояли с открытыми дверцами, у некоторых продолжали работать двигатели.
- Странная процессия, - усмехнулся Стрелков.
На него тут же оглянулось несколько человек и приставили указательные пальцы к губам. Виктор Юрьевич сделал многозначительно лицо и замолчал.
Они шли в полной тишине, растворившись в этой необычной реке из человеческих тел. Из окрестных домов, магазинов, парикмахерских, салонов выходили люди, вливаясь в многотысячную змею. Через полчаса учетчик увидел широкую городскую площадь перед серым зданием областного исполкома. Здесь уже собралось не меньше двух тысяч человек. Никто не издавал ни единого звука. В центра площади возвышалась большая трибуна. Она гротескно смотрелась на общем фоне. Сколоченная из досок, трибуна подходила для великана ростом с Гулливера, или Гаргантюа. Через пять минут люди замерли, и в толпе началось слабое движение. Вскоре к трибуне вышел невысокий человек с бледным лицом. Он шел в сопровождении двух богомолов огромного роста. Насекомые грозно сверкали глазами и шевелили усами. На вершину трибуны вела лестница, метров эдак, двадцать длиной. Человек достал малиновые перчатки, надел их на руки и принялся карабкаться вверх. Стрелков и Садальский не без любопытства наблюдали за этим действом. Виктор Юрьевич понимал, что, возможно, у американцев была крайне скудная информация о нравах и принципах гражданского устройства советского общества в провинциальных городах советского союза, но, чтобы вот так гротескно, вычурно представлять себе обычный митинг на площади, это было выше его сил.