- Как, с тем самым...
- Да, Сережа, с твоим соседом. Его арестовали, а ты даже и не заметил.
Астроном печально надул губы.
- Профессор Бегунов и сделал меня активным сторонником СБД. Он лично колол татуировку на моем плече. Короче говоря, группа активистов СБД задумала кое-какой план. Я пока не могу тебе его озвучить, Сережа, но поверь мне на слово - план превосходный. Из-за моего маленького роста, белые офицеры, подкупив конвойного, спрятали меня в ящике для использованных флоппи-дисков* (флоппи-диски применялись в системе ГУЛАГа для записи голосов заключенных. Звук записывался на виниловую пластинку, и впоследствии передавался по интернету, в случае возникновения особых обстоятельств по делу, проигрывался на граммофоне). Каждые три недели к острову причаливало судно ГУЛАГа (их не трогала команда Кусто - так как борта судна были обработаны специальной смесью из растворенных в кислоте пленок с видеокассет с порнографическими фильмами). Судно привозило почту и забирало корреспонденцию, отчеты, а также ящики с флоппи-дисками. Меня рвало трое суток от качки, мы попали в сильный шторм. Проклятую посудину качало так, что я все больше и больше склонялся к мысли о самоубийстве. Лишь к исходу третьего дня, мы оказались на сочинском причале. Солдаты ГПУ с винтовками проверяли груз. Меня слегка ранили штыком, рану, Сережа, ты видел. А потом я сбежал. Вот собственно и все.
Сергей Сергеевич погладил указательным пальцем Жан-Пьера по голове.
- Да, натерпелся ты, дружище.
- Времени мало, по дороге расскажешь о своих приключениях, Сережа, - человечек прыгнул на руку астроному. - Идем.
Сергей Сергеевич вышел из кабины. Он предусмотрительно спрятал Жан-Пьера в футляр от очков, с которым никогда не расставался. В холле редакции астроном огляделся. Меньше всего он желал тогда попасть на глаза этому мерзкому мальчишке Жаку, или его гориллоподобному водителю. В стеклянной будке сидела пожилая росомаха. Она была одета в темно-синюю форму и гербовую фуражку со странной гравировкой на кокарде: «Податель сего...» - что было написано дальше разобрать не представлялось возможным из-за ветхости фуражки. Сергей Сергеевич приложил футляр к правому уху.
- Иди на второй этаж, не обращай внимания на вахтера, - заскрипел Жан-Пьер, словно имел глаза на крышке.
Астроном прошел мимо будки, сделав такое выражение лица, что при старом режиме его сочли бы за сумасшедшего. Редакция кипела жизнью. Отовсюду слышалась канонада и трескотня печатных машинок, пищали примусы, секретарши раскрывали шоколад, работники низшего звена пили чай, старухи в вуалях сидели на лавках и вспоминали о хороших временах. Курьер Плотский- пожилой старичок с грустными глазами, шамкая губами, плелся в уборную. Там уже собрался весь цвет редакции: журналист Картузов, бухгалтер Новиков, общественник на общественных началах Житомирский, помощник редактора Флюсов, корректировщик Скопин-Анжуйский, верстальщик Гадский, цензор Гантор и стажер Петражевский. Над группой товарищей стоял такой дым, что можно было действительно вешать топор.
- Давай за ним, - прошуршал в футляре Жен-Пьер.
- Как ты можешь видеть? - поинтересовался астроном.
- У тебя футляр от жары рассохся, вот я и гляжу в маленькую щелочку.
Сергей Сергеевич вошел в уборную следом за Плотским, и тут же стал свидетелем одного любопытного разговора:
- Да, господа, такие дела творятся, - сказал Картузов, закуривая вторую по счету папиросу.
- А что вы хотели, Иван Арнольдович? - бухгалтер Новиков громко шлепнул цветными подтяжками. - Время такое. Все врут.
- Согласен с вами, товарищ Новиков, - общественник Житомирский перевез маслянистый взгляд на цензора Гантора. - Вот что вчера сказал на пленарном совещании наш главный редактор товарищ Канделаки?
Все уставились на Житомирского.
- Он сказал, что чем больше в нашем детском журнале будет вранья, тем лучше наши дети адоптируются к взрослой жизни.
Никто не заметил, как Сергей Сергеевич вошел в туалет.
- А раньше мы не врали, - промычал Скопин-Анжуйский.
- И зря, Моисей Соломонович, - язвительно заметил помощник редактора Флюсов. - Как сказал товарищ Луначарский, журнал «Барабан» - оплот стабильности и прожектор, освещающий деятельность нашей партии и вождя. Ленин ведь и сам любил приврать. Помните, как это у Горького: «Ильич разбил чашку с вареньем, а его мама спросила, кто это сделал? На что Ленин ответил - Это Сашка!» И заметьте, ему за это ничего не было. А если бы он сказал правду? Представляете, к чему это могло привести?