Виктор Юрьевич С. проснулся чуть свет. Свежая постель пахла крахмалом, полынью и морем. Он томно потянулся, прислушиваясь к пению канарейки. Мама уже приготовила завтрак, состоящий из бутерброда с маслом и кусочком домашней колбасы, тончайшего ломтика сыра, кофейного напитка с цикорием, вишневого варенья, от которого слегка пощипывало язык и грецких орехов, в изобилии растущих во дворе дома. Отец- инвалид Гражданской войны - сидел на террасе, кидая голубям хлебные крошки и, напевая в усы старую песню красных партизан. Его правая нога так и осталась гнить под Перекопом, что, впрочем, не мешало отцу ловко пользоваться костылем. С. плотно позавтракал, надел капельную косоворотку, льняные летние брюки, коричневые сандалии на босу ногу и, сунув кожаный, видавший виды портфель подмышку, резво зашагал в направлении здания исполкома. По дороге Виктору Юрьевичу попадались все те же люди, что и всегда: вот прошел мимо рабочий Н., молочница К. приветливо поздоровалась, легко жонглируя южным акцентом, пионер И. поднял правую руку в приветственном салюте, дворник Т. поправил значок и тоже кивнул С. У здания исполкома Виктор Юрьевич задержался на несколько минут. Его осанистая спина замера перед доской, за стеклом которой уже пахла типографской краской местная газета. С. пробежал взглядом свою любимую колонку умерших за неделю, тут же осилил брачующихся, криминальную полосу. Виктора Юрьевича заинтересовал лишь один сюжет: гражданин П., повздорив со своей законной супругой - гражданкой И., в порыве ревности нанес ей телесные повреждения утюгом в область между лопаток, в связи с чем, гражданка И. - была госпитализирована в больницу травматологического отделения.
Швейцар Платоныч, который служил здесь еще во времена императора Александра Павловича, привычным жестом толкнул двери исполкома. У Платоныча была своя собственная философия по открываю дверей: если шел чин значимый - не менее второго секретаря - он вставал со своего гамбсовского стула, и, нараспашку открывал тяжелые буровые двери, приговаривая нечто среднее между: ваше благородие и товарищ дорогой. Если шли ответственные работники бухгалтерии, или контрольного отдела, Платоныч просто открыл дверь и слегка кивал головой, ну, а коли перлись чиновники низших классов - машинистки, стажеры, или курьеры - старик делал лишь еле заметное движение, напоминавшее потуги вставания, но не вставал, а только шаркал ногой и отворачивался в сторону, словно увидел старого знакомого.
- Виктор Юрьевич, - Платоныч козырнул, приложив два пальца к фуражке, на которой был еще различим силуэт царского двуглавого орла. - Милости просим!
С., как всегда улыбаясь лучезарной улыбкой, прошел мимо, потом обогнул гипсовую статую Робеспьера, покрытую перламутровой глазурью, прошел ровно 23 шага до высоких дверей, крашеных в сто слоев краски, вошел в кабинет, повесил шляпу на вешалку, бросил портфель на тумбочку справа от своего стола, и уселся за родной, до боли знакомый стол, за которым при старом режиме сидел управляющий трестом «КОЛЪ» господин Колъ. Просторное окно нахально выглядывало на приморский парк. Меж гипсовых статуй доярок, гребцов, комсомольцев, метателей дисков, партизан прохаживались сытые нэпманы под ручку с самыми видными дамами Деевки и окрестных деревень. Клумбы взрывались сотней тысяч цветов бархатцев, петуний, календул васильков и астр. Шмели насиловали соцветия, не обращая внимания на протесты членов общества «Помощи чумных докторов». Потрескавшийся асфальт - раскаленный летом и заиндевевший от гололеда зимой - отрыгивал серой блевотиной в сторону покосившейся ротонды, оплетенной зелеными струями дикого винограда. А там, за потрескавшейся штукатуркой, желтели три метра глины, обгрызенные оврагом, коричневыми прожилками, стремящимися к воде темно-зеленого водохранилища. Оно (водохранилище) поглотило три сотни древних городов, где некогда правили высокие, белокурые, статные люди. Они любили вино, красивые стихи, звуки флейт, оливковое масло, розовые лепестки, запах пота гладиаторов, соленый флюиды свежей крови и шелест резных листьев каштанов на приморском бульваре.