— Трос у меня перебило, — очень громко ответил Дмитриенко, — голова болит, очень сильно голова болит…
— Сейчас будете свободны. Фоменко погиб, это вы точно видели?
— Точно.
— И Плотников погиб?
— Погиб. Голова очень болит.
Слева подошла и почти вплотную остановилась серая «санитарка».
— Поезжайте, — сказал командующий, — пусть вас медики посмотрят.
Дмитриенко полез в «санитарку». Белобров подошел, сунулся в салон.
— Саша, — вяло обрадовался Дмитриенко, — папиросы привез? А у меня трос перебило и спина очень болит…
По полосе с грохотом рулила следующая машина. В небо, в косо летящий снег ушла еще ракета. «Санитарка» буксовала, водитель ее раскачивал. Из-за синей лампочки в салоне лицо Дмитриенко казалось совсем белым.
— Не привез, — сказал Белобров. — Подворотнички привез, целлулоидные.
«Санитарка» тронулась, и Белобров запрыгнул в нее.
— Почему не привез?! — крикнул Дмитриенко. — Ты же обещал папирос… Свинство какое-то! — И сразу же сник. — А у нас Фоменко и Плотникова срубили, да!.. — Его лицо болезненно исказилось. — И у меня трос перебило. У меня перебило трос, мне никто не привез папирос. Художественный стих.
«Санитарка» притормозила, подобрала Романова и Шорина, инженера Гаврилова, на ступеньку запрыгнул стрелок-радист Черепец, опять забуксовала, покачалась и поехала.
— Мне сеструха одеколон прислала «Даиси», — пробасил Шорин, — его утром Веселаго забрал поменяться на ножичек. Здоровенная такая бутылка. — И все замолчали.
У «тридцатки», так здесь называли столовую, Белобров соскочил, «санитарка» поехала дальше. Здесь уже толпились истребители, шумные и крикливые.
— Я его на правом завалил, — кричал маленький с агатовыми калмыцкими глазами Сафарычев, — он на левом исключительно хорошо уходит, а на правом нехорошо уходит. Его надо затащить в правый и тогда можно доканать до конца…
Ветер с залива стих, снег не несся, а медленно валил с неба, стрелок у шлагбаума раскатал ледяную дорожку и катался по ней, рядом стояла лошадка, вся в снегу.
— Гулять, товарищ гвардии старший лейтенант? — спросил стрелок.
Сразу за шлагбаумом его догнал Гаврилов, и они пошли вместе.
— Игорешка у меня в детдоме отыскался, слыхал?
Гаврилов был маленький и плотный и никак не мог попасть в ногу с широко шагающим Белобровом.
— А про Лялю пока ничего не слыхать?
— Нет, пока ничего не слыхать… — Гаврилов вздохнул, поправил на Белоброве белое шелковое кашне.
Они еще долго шли и замерзли, когда из-за поворота показались фары, они подняли руки и тут же опустили их, узнав ЗИС командующего. Но машина резко затормозила, проехав юзом, командующий открыл дверцу и велел им садиться.
— Мухин, пересядь, — сказал командующий.
Сонливый, с толстыми ляжками, Мухин страстно любил летчиков и терпеть не мог, когда командующий садился за руль. Поэтому он одновременно заулыбался Белоброву и тут же негодующе засопел, — пересаживаясь назад.
Командующий сразу выжал акселератор, машина рванулась вперед, уютно заскрипели дворники. На полном ходу они влетели на сопку, командующий переложил руль и, не сбавив газа, повел машину вниз к мосту.
— Гудочек дайте, товарищ генерал-лейтенант… гудочек посильнее… — заныл сзади Мухин, вытирая рот рукой. — Тормозочки у нас…
— Если убьемся, то вместе, — сказал командующий и гудка не дал.
Проехали второй шлагбаум. Краснофлотец в валенках взял на караул. Командующий тоже приложил руку к козырьку.
— Я слышал, будто у вас что-то вроде паралича лица. Как вы считаете сами про свое самочувствие?.. Можете работать?
— Хорошо могу работать, — сказал Белобров.
— Да-да, — сказал командующий, думая о другом, — так-так…
У домов гарнизона на раскатанном снегу играли дети, широкие окна парикмахерской были заметены снегом. Штурман Звягинцев нес в баночке молоко для своих близнецов. Командующий молчал, и все молчали тоже.
В подъезде Белобров и Гаврилов закурили, было страшно, и стали медленно подниматься. Стуча коньками по деревянной лестнице, повисая на перилах, навстречу им спустился мальчик в вязаном английском шлеме.
На площадке у пятой квартиры они постояли, готовясь и представляя себе, как это произойдет. «Может быть, вернуться?»— подумал Белобров и, не глядя на Гаврилова, постучал кулаком так громко и сильно, что уйти им теперь было невозможно. Дверь тотчас открыли, и он увидел Шуру. Она стояла в ярко освещенном коридоре с кастрюлькой в руках, а сзади шла Настя Плотникова. Он закрыл за собой дверь и сделал два шага вперед, стараясь улыбаться, чувствуя, как в плечо ему давит Гаврилов.