Кажется, ободряющая улыбка не подействовала. Анакин отставил миску в сторону, обеими руками разгладил смятую тунику.
– Никак не терпится опять увидеть Набу, – смущенно сказал он, покосился на еду и с кислым видом наморщил нос. – Набу… – повторил он. – Думал о ней с тех самых пор, как улетел оттуда. В жизни не видел красивее…
Он не уточнил, что или кого именно имел в виду, но Падме поспешно отвернулась. На всякий случай.
– Ты можешь и не узнать планеты. Время меняет все.
– Иногда, – согласился Анакин.
Он смотрел на нее. Падме чувствовала: он продолжает смотреть. Она осмелилась бросить в его сторону настороженный взгляд.
Скайуокер и не думал отводить глаз.
– Иногда – к лучшему, – сказал он, принимаясь за еду. Падме поняла, что сейчас покраснеет.
– Трудно, наверное, быть джедаем, – быстро произнесла она в надежде сменить тему: бесполезно, все равно что пытаться сбить со следа охотящегося наштаха. – Сплошные запреты. Нельзя посещать места, которые тебе нравятся. Или поступать, как хочется.
– Или быть с теми, кого я люблю? – уточнил Анакин.
– А разве вам разрешают любить? – напрямик поинтересовалась Амидала. – Я думала, любовь у вас под запретом.
– Запрещено привязываться, – настолько бесстрастно ответил Скайуокер, что создалось впечатление, будто он кого-то цитирует. – Под запретом одержимость. Центр нашей жизни есть сострадание, которое безусловно можно считать любовью, – он криво усмехнулся. – Так что можешь смело утверждать, что нас поощряют любить.
– Ты сильно изменился…
– А ты – ничуть. Такой я тебя и запомнил.
И видел во сне. Сомневаюсь, что Набу изменилась, – добавил Скайуокер без перехода.
– Они и не…
Падме утратила голос. Анакин сейчас был так близко, и дело было даже не в расстоянии. Она вступала на тонкий лед, по которому ходить не привыкла. Опасность грозила не только ей. И не столько ей. Анакин – падаван, джедай, а рыцарям Ордена не позволено…
А она сама? Какой скандал грянет, когда в Сенат просочится слушок, что она связалась с джедаем. Особенно если учесть, что армия ущемит Орден в правах, а если учесть, что она выступает против создания армии, то…
А собственно – что?
Как все переплетено… И опасно.
– Ты видел во сне маму? Да?
Анакин отвернулся, нехотя кивнул.
– Я так давно улетел с Татуина. Я маму почти и не помню. А я не хочу! Не хочу терять память о ней. Не хочу перестать видеть ее.
Падме собиралась сказать, что понимает. Собиралась протянуть руку и погладить Скайуокера по щеке. Но не сделала ничего.
– Я все время вижу ее во сне. Очень ясно.
Страшно. Я боюсь за нее.
– Я бы разочаровалась, если бы было иначе, – негромко откликнулась Падме. – Ты не бросал ее и при лучших обстоятельствах.
Анакин сморщился, словно от боли.
– Но ты правильно сделал, что уехал, – продолжала сенатор, заглядывая Анакину в глаза. – Твоя мама хотела, чтобы ты учился. Ей было нужно, чтобы ты учился. Куай-Гон подарил надежду не только тебе, но и ей. Родители все отдадут, лишь бы знать, что их ребенок… что тебе дается шанс на лучшую жизнь.
– Но сны…
– Но ты и должен чувствовать себя виноватым.
Анакин с досадой мотнул головой, как будто собеседница ничего не поняла. Но Падме не дала ему возразить:
– Естественно, что ты хочешь увезти свою маму с Татуина, чтобы она жила здесь, с тобой. Или на Набу, лишь бы ты знал, что она в безопасности. Поверь мне, Анакин, – она взяла его безвольную руку. – Ты правильно поступил.
Она испугалась, что он начнет спорить. Но Анакин промолчал.
Великий порт Тид был чем-то похож на Корускант. Заявление смелое с точки зрения тех, кто знаком с обоими городами. Трудно было сказать, кто древнее. Корускант давно поглотил старинные постройки, а дворцы Тида в окружении многочисленных водопадов радовали глаз изяществом линий. Старые стены смущенно прятались за густыми лианами. В воздухе плавал густой аромат. У фонтанов пахло свежестью и водой.
Он оказался прав: ничего не изменилось. Даже старая площадь у дворцовых ворот. Анакин не уставал озираться. Вон оттуда, от заросшей лозой калитки, им сигналил Панака, а вот тут стояли Куай-Гон и Оби-Ван. А вон там…
Впереди, радостно трубя, катился Р2Д2. Тяжелые чемоданы оттягивали Анакину руки.
– Если бы я здесь родился, не уехал бы ни за что!
Падме скептически улыбнулась.
– Сомневаюсь.
– Нет, правда. Я раньше скучал по дому, – он замялся и отважно добавил: – Я чувствовал себя таким одиноким. Я только и думал, что о маме и вот этом вот городе.
Интересное выражение появилось у Падме на лице, отметил он про себя. Любопытство, смешанное с беспокойством. Такая Падме Анакину очень нравилась, гораздо больше, чем сенатор Наберрие. Так она становилась живой. Он знал, о чем она думает. Здесь, в Тиде, он потерял учителя. Здесь он видел только сражения. И сейчас Падме спрашивает себя, может быть, его страсть к ней заставляет бледнеть дурные воспоминания? Смешная… Спросила бы лучше у него самого, он-то знает, как ей ответить.
– Проблема в том, что чем больше я думал о маме, тем хуже мне было. А чтобы полегчало, я начинал думать о Набу и твоем дворце.
Анакин сделал паузу, чтобы Падме, наконец, поняла и признала: он думал о ней. Почему она так боится?
– Тут солнце совсем другое и так здорово пахнет!
– А звук водопада кажется просто журчанием, – подхватила девушка.
Попробовала бы она отрицать, что здесь очень красиво! Анакин широко ухмыльнулся. Правда, здесь действительно было красиво.