И Брызгалова сразу охватило спокойствие. Теперь он уже знал опасность, — и ничего тайного перед ним не было, мужественная душа его только окрепла от этого…
— Сам Шамиль!.. — и сердце его билось ровно…
Он только зорко следил за этим красным уже, сливавшимся с окружающим его мраком пятном. Факелы там были погашены…
Чу! — резкий, повелительный голос. Точно орёл бросил с высоты свой хищный крик, — и вся эта железная масса всадников ринулась вперёд сослепу, ничего не видя перед собою и ничего не соображая… За нею двинулись пешие дружины, осыпая выстрелами крепость… Какой-то хаос родился вдруг из зловещей и мёртвой тишины… Бешено неслись всадники, хрипло повторяя своё: «Алла-Алла!» — неслись прямо на смерть, ждавшую их в глубине крепостного рва, — но его надо было наполнить хоть телами, всё равно, и вся передняя часть грозной лавиной со стихийным шумом рухнула туда. Вслед за нею посыпались другие, но некогда было защитникам крепости слушать этот гром воплей, криков, стонов, ржания лошадей, проклятий и выстрелов… Каждое мгновение сближало врагов. Вся жизнь солдат сосредоточилась теперь, казалось, в глазах, — и они зорко следили… Вот уже по засыпанному ещё живыми людьми рву перекидываются пешие лезгины, чеченцы скачут вдоль стен крепости, оценивая, куда поставить лестницы… Наводнение достигло этой плотины и бьётся теперь под нею, бьётся бешеными волнами, словно нащупывающими, где эти плотины послабее, где они могут скорее поддаться, рухнуть и открыть дорогу ревущей стихии… Всадников уже массы, — но ни одного выстрела не сделала крепость… Вот и пешие дружины переходят сюда… Разом ахнули медные жерла орудий, несколько снопов огня разорвало тьму, но лезгины не дрогнули. Сотни их упали, — другие сотни двигались стеной им на смену… а за этими сотнями позади двигались ещё тысячи.
— Пальба на выбор! — скомандовал Брызгалов.
Солдаты точно ждали этого. Каждый уже наметил жертву… В треске и грохоте залпов и отдельных выстрелов тонули крики и стоны раненых. Казалось, земля до самых таинственных недр своих расседалась, скалы раскалывались, и вздрагивали горы в этом невообразимом неистовстве боя. А пешие дружины врага спокойно всё шли да шли новыми грядами грозных валов на смену павшим, шли со спокойною преданностью судьбе, с верою в свою правоту…
— Молодцы! — невольно вырвалось у наших солдат.
— Да, это не то, что чечня!..
— Куда чеченцу! Ему только бы разбоем. Он… — и, не кончив, говоривший схватывается за руку товарища и падает вниз.
— Даром выстрелов не тратить! Порох дорог! Помнить это!.. — слышится бодрый голос Брызгалова.
Теперь уже внизу волнуется сплошное море лезгин. Гвалт оттуда.
Напрасно — сверху на выбор бьют мюридов и наибов, — точно никому там и дела нет до этого… Вот уже лестницы подставлены к стенам и крутым гласисам… Их много… В некоторых местах — они одна к одной сплошь… Орудия уже не прерывают кровожадного рёва. Клубы дыма стоят кругом, вся крепость закурилась ими, точно это залитый водою костёр, обволакивающийся паром и чадом… В дыму глухие крики… То и дело в нём мелькают новые лица.
— Штыками бодрей встречай! — грозовой уже носится голос Брызгалова.
Какая-то голова в папахе показалась у самого Кнауса. Тот рубнул шашкой, и, раскинув руки, лезгин летит с лестницы вниз… Другой ему навстречу… Кнаус и его отправил туда же… Третьего постигает та же участь.
Но вдруг перед ним несколько голов. Он рубнул одну, — но тут грудь с грудью, неведомо как, оказывается громадный лезгин в бараньей шкуре и хрипло кричит что-то офицеру… Кнаус и не замечает, что у того в руке кинжал, — да и незачем, потому что штык ближайшего солдата глубоко проникает в грудь горца, и его обессиленная рука с кинжалом падает, не нанеся рокового удара. Кнаусу — дела по горло. Он справился с третьим, не сообразив сгоряча, что тот выстрелил ему в лицо и только потому и промахнулся, что другой солдат со стороны прикладом тронул его в бок… Бой вверху идёт у орудия. Неведомо как туда прорвались лезгины и бешено наседают на отбивающуюся орудийную прислугу. Брызгалов — там уже, — несколько десятков солдат за ним — и башня опять чиста, а снизу лезут новые и новые сотни отчаянных головорезов… Теперь уже по всей линии крепостной стены идёт полувоздушный бой в штыки с нашей — и в шашки с их стороны. Блеск взмётывающихся вверх лезвий, как скрещивающиеся молнии, лязг железа о железо, стоны раненых, глухие проклятия, ободряющие слова команды, стук от падающих вниз врагов, треск лестниц, ломающихся под тяжестью их… Теперь всё перемешалось… В общем мареве боя схватываются грудь с грудью, лицом к лицу встречаются враги вперемежку. Кое-где сплошной массой стоят они, и нет места руке размахнуться, потому что тесно, точно всех вместе давит какой-то громадный пресс. Пистолетные выстрелы в упор. У многих из наших солдат оказались лезгинские кинжалы. Тесно, штыком не размахнуться, и они работают неприятельским оружием. Брызгалов везде. Чудом он не ранен. Точно сквозь туман он видит, как Кнаус схватился с громадным оборванцем… Брызгалов, не замечая, что перед ним враги, хочет прорваться на помощь к молодому прапорщику, но тот и сам отбивается и самодовольно шепчет: