— Я здесь, спасибо, не забывают меня люди добрые. — Над лопухами поднялась взлохмаченная голова.
— Вот это да, — протянул удивленно лоцман, — легок на помине.
Федька Багор порывисто поднялся. Высокий и сутулый, он и взаправду напоминал багор — такой же крепкий и зацепистый. Ветер ерошил его темно-русые спутанные кудри. Черные, еще не проспавшиеся хмельные глаза лукаво улыбались.
Подойдя, он босой ногой примял траву и уселся, будто в царственное ложе. Затем вынул из кармана две вяленые воблы.
— Вот нам и трапеза. Ты, Игнат, разливай, в горле давно, как в степном ильмене, все пересохло.
Лоцман разлил пиво и посмотрел на Федора.
— Вот человек от атамана объявился… Помнишь, я тебе говорил…
— Ну, хватим, ребята, чтоб бог удачи послал.
Багор выпил, вытер усы и с достоинством проговорил:
— На меня, ребята, положитесь без сумнения. Я всех бурлаков здесь знаю. И с степняками дело имел. Друг у меня есть, едисанский татарин. Вот голова! Из-под себя кобылу украдет. Сколько лошадей мы с ним поотгоняли…
— Стой похваляться, — тихо молвил Тишка, мелкими глотками потягивая пиво. — Я и сам погрешил немало… Но дело сейчас такое — не лошадей красть… Видел на базаре грамотку, графом Паниным подписанную… Ведь ежели узнают, о ком мы толкуем, и то не миновать наказания. Как думаешь, можно в Астрахани сполох устроить, да так, чтоб всех дворян на распыл пустить?
— Как сказать… Ежели бы ограбить кого или табун угнать, нашел бы любителей, а тут — не из корысти… Не знаю, что и молвить, — смятенно заговорил Багор. — Недовольных много, налоги и утеснения сам знаешь какие, а как поднять-то народ? Головня нужна, чтобы палом всех охватила, и не только головня, — что одна головня сделает-то по всему государству?.. Много у нас шуму было, когда на Яике Петр Федорович объявился здрав и невредим и с воинством многим… Только на Яике — это одно, а у нас начальство крепко сидит, чуть что — и в Пыточную. Разбирай там на досуге…
— Эх, — горько произнес Тишка. — Пыточной вас запугали. Вот раньше был народ — не вам чета. А ноне? Вон какие утеснения казачеству, а казачество молчит.
— Как молчит, а Пугачев?
— Спасибо, Пугачев расшевелил малость.
— Грозный, сказывают, был человек…
— Грозный-то грозный, — согласился Тишка, — да правду и волю любил.
— Да ить и Разин любил волю-то, а, говорят, много крови пролил неповинной…
— Неповинной, не знаю, — уже злясь, отвечал Тишка, — а боярской да воеводской пролил вдосталь.
— Я вот слышал еще… — начал лоцман, но не окончил.
Тишка потянул его за рукав и тихо прошептал:
— Глянь-ко на дверь кабацкую. Почудилось мне, будто там треуголка маячит… Да незаметно глянь.
Рыбаков поднял кружку, прильнул к ней губами, а сам, не поворачивая головы, скосил глаза на дверь. Потом поставил кружку и сказал тревожно:
— Сдается мне, это поручик Климов. Чего это он там стоит?
— Пойдемте отсюда. Как бы Спасительский кабак не стал нам ловушкой, — срывающимся голосом проговорил Тишка.
Они встали, положили на крышку жбана деньги и направились к калитке. Но не дошли до нее шагов пять. Тишка увидел за низким забором штыки и крикнул:
— Назад!
— За мной! — выдохнул на бегу Федька Багор.
Он бросился к сараю. Тишка и лоцман метнулись за ним. Вслед грохнули выстрелы. Рыбаков, вскинув руки, упал в лопухи.
— Стойте! Не стреляйте, сволочи! — закричал поручик, выбегая из черных дверей кабака. — Не стреляйте! Живьем возьмем!
Климов метался по двору, размахивая шпагой. Он знал, что бежавшие, захлопнув за собой дверь сарая, оказались в западне и стрелять в них не стоит. Вложив шпагу в ножны, он весело крикнул солдатам:
— А ну, ребята, вышибай дверь!
Солдаты схватили валявшееся на дворе бревно, но едва подбежали к двери, как гулко ударили два пистолетных выстрела. Один из солдат, охнув, ухватился за живот, с головы поручика пуля сорвала треуголку.
Солдаты отпрянули, многие попрятались в лопухи. Поручик продолжал кричать: «Не стреляйте!» — хотя не знал, как взять старика живым.
Между тем на город опускались сумерки. Все небо заволокло тучами. Тихие синие сполохи зарниц обещали грозу, а с ней — живительный дождь. Но дождя не было, и только мертвенно-синее сверкание жутко и таинственно полыхало в пыльной мгле. В сарае было совсем темно.
Федька, раскидав в углу солому, нащупал рукой кольцо и рванул на себя. Что-то скрипнуло.
— Лезь, — зашептал он Тишке.
— Куда? — не понял старик.
— Тут ход потаенный. Не знает никто. Выйдешь в город на моем подворье, а там до Безродной слободы рукой подать. Ищи ветра в поле.