— А ты как же?
— Я после спущусь. Для острастки постреляю малость. Отомщу за Игнашку-дружка. Дай-ка свой пистоль…
Климов, опасаясь затяжки дела, велел поджечь сарай. «Огня не выдержат, выбегут, тогда ловить сподручней», — рассуждал поручик. Еще двое солдат было убито выстрелами из сарая, когда подносили к стенам зажженный хворост. Сарай вспыхнул сразу. Иссохшие доски стосковались по огню. Огненный столб взметнулся к темному небу. Напуганный выстрелами, к месту пожара подкатил в коляске губернатор Кречетников.
— Объясните, поручик, что здесь за пальба и почему сарай полыхает? — громко спросил губернатор. — Ведь при ветре вы полгорода спалите.
Климов указал на трупы солдат и стал пояснять, что в сарае укрылся один из ватажников Заметайлова. Вместе с ним Федька Багор — известный в городе мошенник. А вон там, в лопухах, лежит подстреленный Игнат Рыбаков — астраханский лоцман. Тоже был с ними…
— Да как же ты промашку дал? Живьем бы надо! — закричал губернатор.
— Оттого и поджег, чтоб живьем, — прохрипел поручик.
— Где уж живьем, гляди, крыша рухнула! Никто же не выскочил…
Климов потерянно глядел, как языки пламени лизали рухнувшие стропила, как с треском рушились стены. Но вскоре пошел дождь и сбил пламя. Мешанина обгоревших досок и балок с шипением гасла.
Обозленный неудачей, губернатор укатил домой. Уезжая, наказал Климову эту ночь провести в разъездах по городу.
Тишка вылез наружу и долго не мог понять, где он. Лил дождь, кругом непроглядный мрак. Ноги путались в арбузных плетях. Огород Багра был недалеко от городской стены. Угадал крытую черепицей высокую крышу таможни. Повернул в сторону Решетчатых ворот, которые вели в Земляной город. На ночь деревянные решетчатые створки ворот замыкались на засов, около них всегда находился караульный — отставной солдат. В непогоду он укрывался в будке. Как и рассчитывал Тишка, солдат похрапывал, выставив вперед ствол ружья. Караульный не слышал, как легонько стукнул засов и в ворота скользнула серая тень. За стенами Белого города у рогатки Тишку окликнул часовой, но он уже юркнул за угол торговой бани. По заливистому лаю собак определил Безродную слободу. Знал: спасенье только там. Астраханские слободы давали гостеприимный приют всякого рода беглым, всякому вольному, прохожему и гулящему люду, гонимому суровым законом и тяжкой судьбой.
Истинным раем для беглых была Безродная слобода, грязным и черным, земляным раем. Вот он, страшный земляной город, утопающий в грязи. Деревянные дома в слободе были наперечет и стояли в глубине дворов, огороженные глухими заборами. На улицах жались друг к другу курные избы и землянки, крытые дранью и камышом.
Тишка хотел свернуть в первый же переулок, как вдруг странный звук заставил его остановиться. Ему показалось, что заверещала какая-то ночная птица. Он прислушался. Вновь, перебивая шум дождя, раздался тоскливый, протяжный писк. Тишка понял: ребенок. Но где он плачет? Старик сделал несколько шагов к церкви. Плач стал явственней. Неужели подкидыш? Сердце Тишки тоскливо сжалось. Такой дождь. Захлебнется малютка. Он начал быстро шарить руками по паперти. Наконец руки наткнулись на мокрый комочек тряпья. Комочек шевелился. Старик поднял его и прижал к груди. Никогда за свою долгую жизнь он не держал на руках младенца. Тихие упругие толчки и судорожные всхлипывания, казалось, были началом и концом в этом кромешном мраке.
Тишка почти бегом бросился к сторожке. Он знал: она должна быть тут, при церкви. Чутьем отыскал крыльцо. Забарабанил в дверь ногой. За дверью испуганно зашаркали чоботы. Дверца скрипнула — на пороге показался приземистый старичок со свечой. Свободной рукой он застегивал серый камлотовый подрясник. Лицо его было отекшим, с большой лысиной, едва прикрытой прядями седых волос. Утлая косичка перетянута полинялой ленточкой.
— Впусти, отче, вот младенец тут лежал, — срывающимся голосом стал объяснять Тишка.
— На паперти? — понимающе кивнул священник. — Каждый месяц кладут. Ну, входи, раб божий, сюда клади греховную ношу…
Священник выдвинул на середину комнаты широкую скамью.
— А не упадет он, батюшка? — тревожно спросил Тишка.
— Да што ты, старче, сколько их уложено было, — проговорил, тряхнув косичкой, священник. — Дите-то мужского пола. Сейчас водицы согреем, обмоем, а уж позже именем нарекем. Тебя как звать, старче?
— Тишкой, — глухо отозвался старик, суетливо помогая священнику растоплять печь.
В дверь постучали.