Платов, давно оценив трезвый разум Барклая, соглашался с ним, но сердце протестовало. Привычный к решительным действиям даже при отступлении, он не мог смириться с мыслью, чтобы отдать город. Да какой! Москву! Но и сражение не может завершиться победой, уж очень измотана армия.
Чувствуя, как кровь приливает к голове и краска заливает лицо, он поднялся.
Все — и Барклай, и Остерман-Толстой, и стоявший за спиной с тетрадью и карандашом в руках Кайсаров, и Беннигсен — вопросительно посмотрели на него. Один лишь Кутузов, опустив голову, сосредоточил взгляд под ноги.
— Были б у меня казаки, немедля повел бы их на врага. Только нет их, а потому верю в мудрость Михаилы Ларионовича.
Кутузов не пошевелил головой, зато Ермолов нехорошо улыбнулся, как бы говоря: хитришь, старик, уклоняешься от прямого ответа. А Матвей Иванович и в самом деле уклонялся.
— А что скажет генерал Ермолов? — Кутузов перевел взгляд на начальника штаба Первой армии. Кутузов его недолюбливал, считал неискренним и ненадежным человеком.
— Я за немедленную атаку, — ответил Ермолов, — но не потому, чтобы разгромить врага, а улучшить свои позиции, они ныне весьма слабы.
Вошел Раевский, командир 7-го пехотного корпуса. Он прибыл прямо из боя, находился в арьергардных частях: запыленный, усталый, злой. Последние слова Ермолова он слышал.
— Стало быть, позиция, которую занимает армия, невыгодна? — спросил он, сверля того взглядом.
— Совершенно верно. Армия разобщена глубокими оврагами, резерв не может поддерживать стоящие впереди войска…
Раевский отмахнулся рукой.
— Не от Москвы зависит спасение России. Нужно прежде всего сберечь войска. Мое мнение: оставить Москву без сражения. Я согласен с князем.
Воцарилась тишина. И в ней с особой явственностью прозвучали слова Кутузова.
— С потерею Москвы не потеряна Россия. Первою обязанностью поставлю сохранить армию и сблизиться с теми войсками, которые идут к нам на подкрепление. Самым уступлением Москвы приготовим мы гибель неприятелю. Из Москвы я намерен идти по Рязанской дороге. Знаю, что ответственность падет на меня, но жертвую собой для блага отечества.
Фельдмаршал замолчал, и были слышны за дверью голоса: там находились солдаты и любопытствующие жители. Все хотели взглянуть на Кутузова.
Опираясь руками о подлокотники кресла, Кутузов подался вперед, коротко произнес:
— Повелеваю отступить, — и устало махнул рукой.
Матвей Иванович возвратился на квартиру в таком состоянии, словно с похорон своих детей. Мысль об оставлении Москвы заслоняла его личное горе, вызванное отставкой, требовала от него проявления действий. Мог ли он, всю жизнь проведший в походах, в этот тяжкий для родины час находиться не у дел?
— Ваше превосходительство, вам пакет прислан, — оставленный при нем хорунжий протянул опечатанный сургучом конверт.
С Дона! — угадал он по почерку. Писал наказной атаман Андриан Денисов-шестой: «Ополчение Донское двинулось уже в поход, на сборное место к Москве. Я должен к чести рода нашего по справедливости вам донести, что казаки идут на защиту отечества с совершенно ревностью и охотою, а некоторые, не довольствуясь еще тем, что сами выступают, помогают по мере избытка своего и другим сотоварищам своим».
— А как же иначе! — воскликнул Матвей Иванович. — На то они и казаки!
Денисов далее писал, что на кони сели от мала до велика, начиная с семнадцати до шестидесятилетних бывалых казаков, собрано двадцать шесть полков и одна шестиорудийная на конной тяге батарея. И они уже вышли в путь.
В большом волнении Матвей Иванович дочитал письмо, а потом заставил хорунжего перечитать вслух еще раз.
В Тарутино
— Идут на помощь с Дона казаки! — сказал атаман, вышагивая в волнении по тесной комнатенке. — Поднялся стар и млад. Несдобровать Бунапарте против силы такой!
Миновав восточную окраину Москвы, растекшиеся по городским улицам колонны отступающей русской армии вновь слились в единый поток, устремившийся на Рязань. Раненных в Бородинском сражении были тысячи. Тех, кто не мог передвигаться, увезли ранее транспортом полевых лазаретов, а здесь были те, кто мог еще стрелять и не пожелал покинуть товарищей. Шли с тяжелым чувством, какое бывает после ратной неудачи, но сейчас еще прибавилось горькое сознание сдачи неприятелю Москвы.
Ночью на привале пехотного батальона Матвей Иванович услышал разговор двух солдат.